Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Что ты, маленький мой? Горлышко болит? — подбежала к нему Мирьям-Либа.

— Хочу в Париж! — рыдал Владзя.

— На что тебе Париж? Он далеко, за границей, а здесь Польша, наш дом.

— В Париж! — надрывался ребенок.

— Ну, сейчас, возьму тебя, и айда в Париж!

— Сейчас! — приказал Владзя.

— Давай-ка лучше я тебе на дудочке сыграю!

Мирьям-Либа взяла дудочку и стала насвистывать, но ребенок не унимался. У Мирьям-Либы в жестянке из-под чая хранилось несколько французских монет. Она достала их и дала малышу. Владзя наплакался и уснул, положив под голову маленький кулачок. Мирьям-Либа с жалостью смотрела на сына: ребенок страдает за чужой грех. Он причмокивал губами, как будто сосал грудь, детский лобик пересекла морщина, словно Владзя во сне о чем-то размышлял. Иногда он потирал нос, у него был насморк. Нужно было приниматься за работу, но Мирьям-Либа не могла отвести взгляд от сына. Совсем крошечный, и уже так страдает. Успел переболеть корью и скарлатиной. Сейчас у него резались зубки. Мало того что Мирьям-Либа мучается сама, она еще родила на свет маленького несчастного человечка. А что поделаешь? Такова, видно, Божья воля. Тетка Евгения когда-то подарила Мирьям-Либе Библию, перевязанную шелковой ленточкой. Теперь Мирьям-Либа читала святую книгу: Ветхий Завет, Новый Завет. Особенно охотно она перечитывала историю Иова: про его страдания и претензии к Всемогущему. Не раз она испытывала огорчение, что не познакомилась с религиозными книгами в молодости. Тогда она не поспешила бы выходить замуж. Лучше отдала бы свою любовь Иисусу, а не Люциану, который ее не ценит, бьет, изменяет ей. А теперь поздно, слишком поздно!

Мирьям-Либа пошла на кухню растопить печку. Взяла охапку дров, тесаком наколола лучины. Полила дрова керосином из банки, чтобы быстрей разгорелись. Когда огонь запылал, высыпала в печку дешевого угля из ведра. Печка дымила, кухня пропиталась запахом копоти. Каждый порыв ветра загоняет дым обратно в трубу. Мирьям-Либа не раз говорила об этом хозяину, тот обещал все исправить. Но домовладельцы никогда не держат слова. У них одна забота — вовремя получить с жильцов плату. Дворник уверял, что нужно лишь почистить трубу, и печь перестанет дымить, но трубочист не показывается. Мирьям-Либа прикрыла дверь в комнату, где спал Владзя. Вдруг закашлялась. Еще бы, ведь легкие полны сажи, и постоянный холод в квартире. Мирьям-Либа открыла шкаф. Что бы сегодня приготовить? Осталось несколько картофелин, горстка риса и немного сушеных грибов, но масло и молоко закончились. На подоконнике лежал завернутый в бумагу шмат свиного сала. До того как приступать к готовке, надо помыть посуду. Вчера вечером Мирьям-Либа была такой усталой, что не оттерла горшки. Она выдернула из матраца клок соломы и золой принялась оттирать застывший жир. Пучок соломы так шуршал, что у Мирьям-Либы пробегал холодок по спине. «А ведь Владзя прав, — думала Мирьям-Либа. — Зря уехали из Франции. Лучше там быть бедным, чем здесь!..»

Да, она сделала глупость. Нетрудно было предвидеть, что Люциан нигде долго не продержится. Когда они приехали в Польшу, Валленберги приняли их, как родных. Оплатили им жилье на полгода вперед, привезли мебель, книги, надарили Мирьям-Либе одежды. Люциана тоже приодели, как настоящего графа, Валленберг взял его на легкую работу — мастером на строительстве железной дороги с жалованьем восемнадцать рублей в неделю. Со временем Люциан мог бы подняться до инспектора или даже выше, но в первую же неделю он с кем-то разругался, потом поссорился с самим Валленбергом и назвал его вонючим жидом. Валленберг повел себя благородно: сказал, что ему достаточно извинения и обещания, что Люциан будет добросовестно работать и бросит пить. Пан Валленберг поступил как истинный христианин, но Люциан на все плюнул и ушел от своего благодетеля. Теперь целыми днями болтается по улицам. Пани Валевская нанесла Мирьям-Либе визит и положила на стол пятнадцать рублей, иначе в доме давно не было бы куска хлеба. Но от этих денег тоже почти ничего не осталось.

— А что с него взять? — бормотала Мирьям-Либа. — Идиот! Хам! Сумасшедший, подонок чертов — вот он кто!

Ни с того ни с сего ей стало весело. Мирьям-Либа начала напевать французскую песенку. Ничего, где наша не пропадала. Пусть только Владзя немного подрастет, пойдет в школу… Она, Мирьям-Либа, найдет место бонны или выучится парикмахерскому искусству, как Миреле… Она ведь еще молода, зимой только двадцать два будет!.. Вдруг Мирьям-Либа замерла. Какое сегодня число? Кажется, у нее задержка. Господи, неужели она беременна?

Вернувшись в Варшаву, Люциан тотчас же бросился на поиски Каси, но найти ее оказалось нелегко. Стаховой уже не было в живых. Соседи сказали, что Касю забрал Антек, ее отец, но одни говорили, что он живет в Воле, другие — что в Охоте, до третьих дошли слухи, что Антек с дочерью вообще уехал из города. Люциану некогда было заниматься поисками, потому что он получил место у Валленберга и целыми неделями был в разъездах: ему надлежало наблюдать, как идет подготовка к прокладке рельсов. Но у него в голове не укладывалось, что он приехал в Варшаву и не может найти Касю, о которой думал много лет. Любил ли он ее? Да, но это необычная любовь. Когда он жил с ее матерью, она была ребенком, да и сейчас ей всего лет пятнадцать. Но ее рабская преданность и вера в него напоминали Люциану о давних временах, когда славяне поклонялись идолам, приносили жертвы Бабе Яге, имели рабов и наложниц. В фантазиях он часто представлял себя пашой, магараджей или древним правителем, который обладает правом первой ночи: он отец своих подданных в прямом и переносном смысле. Во время восстания польская пресса восхваляла борьбу Линкольна за отмену рабства в Америке, но Люциан в душе был на стороне Конфедерации. Освобождение крестьян его возмутило. В парижских кафе, встречаясь с польскими эмигрантами, он твердил, что для простонародья свобода — это яд. Чернь должна служить, а женщина счастлива только тогда, когда у нее есть господин. Движение суфражисток, которое в Польше шло рука об руку с позитивистскими идеями, Люциан воспринимал как признак национального вырождения.

Теперь, после ссоры с евреем Валленбергом, у Люциана появилась возможность восстановить старые знакомства. Он разыскал соседку Стаховой Лысакову. Она тоже не знала, где может находиться Кася, но сообщила Люциану, что девочку отдали в служанки. Еще Лысакова знала номер могилы Стаховой. У Антека есть брат, Лысакова слышала, что он работает в пивоварне на Желязной улице. Люциан пошел в пивоварню, нашел его (они с Антеком были на одно лицо), и тот дал ему адрес Антека: он жил с какой-то женщиной на улице Фрета. Женщина сперва отрицала, что знает Антека. Она подумала, что Люциан из полиции, но, когда он убедил ее, что раньше жил со Стаховой и только что вернулся из Франции, стала приветливей. Она пригласила Люциана в дом, обтерла тряпкой табуретку, предложила сесть и рассказала, что девочка, Кася, чуть не умерла, когда Люциан уехал. Ее отдавали разным хозяевам, а она убегала. Лысакова несколько раз доносила на девочку в полицию и требовала, чтобы Касю забрали в приют. Сейчас Кася у Врубелей, пожилой семейной пары. У пана Врубеля собственный дом на Фурманской. Женщина попросила Люциана не говорить, что это она дала ему адрес, потому что Антек не любит, когда его дочку сбивают с панталыку. Заодно она пожаловалась, что Антек пьет, часто сидит без заработка и, бывает, бьет ее, когда налакается. Она объяснила, почему Лысакова помогла Люциану с поисками: когда Стахова умерла, Лысакова сама положила глаз на Антека, а теперь мстит.