Франц Холер - Президент и другие рассказы, миниатюры, стихотворения [Сборник]

Сопротивляться пытаются колья заборов, мачты высокого напряжения и дома, которые ни в коем случае не желают кланяться. Ветер освистывает их в наказание, воет на них и сулит им потоки дождя, средиземноморского, бискайского, британского, скрытого в его черно-сером чреве, он обрушит его на нас, как только захочет — мы в окружении.

Теперь уже ветру мало указывать цветам, куда им склонять свои гибкие стебли, он наваливается на них сверху, так что им хочется рассыпаться, подобно этой стае воробьев на стоге сена рядом, но земля их не отпускает, так что они суетливо склоняются в разные стороны, трепещут и гнутся беспомощно, и теперь одной из этих тяжелых туч суждено натолкнуться на острый выступ хребта, ибо гром уже грянул оттуда с высот, и уже не одна искра вспыхнет на окраине тучи, и еще раз раздастся гром и шум, которому нет выхода из котла горной долины, и где-то на гребне будет развязан атлантический морской мешок, на открытой площади вдруг зачастят темные точки по гранитным плитам. И мы уже знаем: Будет дождь.

Сойдя с поезда, мы оставили позади вокзал Ёрликон-Цюрих, прошли между торговым центром и отелем мимо магазина одежды, где женские платья в витрине накинуты на кукол, у которых вместо голов петли, на которых они подвешены. Мы подходим к другому магазину одежды, перед которым раньше стояло рожковое дерево. Теперь вся площадь перед ним разрыта, дерево свалено, можно еще различить на земле отдельные последние раздавленные стручки. Кустарника, где обычно щебетали воробьи, больше нет. Мы пересекли площадь между заграждений у строительной площадки и завернули на улицу, ведущую к нашему дому. Перед зданием фирмы навстречу нам прошли две смеющиеся черные женщины, которые рассказывали что-то друг другу на африканском языке, что их рассмешило. Вслед за ними следовали две мусульманки, каждая, окруженная стайкой детей, толкала перед собой детскую коляску, девочка не более одиннадцати лет, уже носит на голове платок.

Когда мы шли через улицу к почте, догнали тамильскую семью, жена дает, очевидно, указание мужу, чтобы он посторонился, он повинуется и отдает приказ дальше маленькому мальчику, который напевая идет перед ним и, словно добычу, в обеих руках несет бутылку лимонада.

Теперь мы дошли до улицы, на которой стоит наш дом, мы сворачиваем на нее, дальше впереди на тротуаре стоит африканец в низко натянутой шапке, который разговаривает с мужчиной с арабской внешностью. Оба меняются местами, заметив нас, мы открываем большие старые ворота, и вот мы дома.

Фильм закончился, и пока в конце тянулись снизу вверх имена всех участников его создания — помощника осветителя, главного осветителя, водителя и других, мы вышли из кинотеатра Пикадилли с затуманенным взором, осторожно ступая, как заколдованные существа. Маг и чародей открыл перед нами занавес, он назвал то, что нам показал, шоу, но там за занавесом была вся Америка, выступали поющие сестры, третьеклассные ковбои, стареющий исполнитель шлягеров, циник-конферансье, безработный частный детектив и еще ангел смерти, он назвал все это шоу, но это был всемирный театр. Он показал нам боль преходящего, грацию обыкновенного, мимолетность жизни.

Мы не могли просто так сесть в поезд или на трамвай и поехать домой, мы должны были сделать еще несколько шагов по этой жизни, мимо группы панков в парке, которые со своими пивными банками в руках пытались громким разговором перекрыть хриплый лай своих собак, в потоке людей, которые в поисках какого-нибудь последнего шоу несутся по улицам, рассекая очередь, протянувшуюся через весь тротуар перед танцевальным залом, пробираются между столиками уличного кафе, где все до одного места заняты искателями развлечений, счастливыми или мечтающими о счастье. На набережную Лиммата вползает трамвай номер 13, нереально тихо, он здесь перепутал рельсы, катится дальше, как будто его похитили из трамвайного депо, чтобы он затерялся среди прохожих.

Из пассажа перед Вассеркирхе мы слышим звуки, слишком прекрасные для аккордеона, из которого их извлекает музыкант, это не звуки органа, не прелюдии и фуги Баха, и мы присоединяемся к слушателям, стоящим вокруг него полукругом или прислонившимся к стенам и колоннам, время от время кто-то выступает из толпы, чтобы подойти к нему и бросить монету в банку, которую выставил перед собой этот русский виртуоз. Когда мы поворачиваемся, чтобы идти дальше, через мост проезжает двухэтажный красный автобус из Лондона, и мы в этот момент не знаем, где мы, как и чуть позже у Парадной площади, когда меня обнимает молодой человек, который нарядился голой толстой женщиной. Однако, это Цюрих, самый обыкновенный Цюрих, где мы живем. Суббота, поздний вечер, начало лета, you see, Saturday night, как сказал бы чародей и маг, прежде чем он снова закроет угол занавеса. Задержи его еще на миг. Быть может, завтра рано утром город будет разрушен.

Голубь летел над театром военных действий и был разбит в пух и прах винтом военного вертолета.

Одно из его легких белых перышек спланировало во двор дома, где его подобрал ребенок.

Вскоре после этого дедушке и бабушке и матери с ребенком пришлось бежать отсюда.

«Мы возьмем только самое необходимое», — сказала мать, собрала несколько платьев и какие-то украшения и сунула их вместе с деньгами и документами в чемодан, дедушка наполнил водой две бутыли, бабушка взяла последний хлеб, одно яблоко и плитку шоколада.

Ребенок взял с собой перышко.

Справедливость никогда не осуществится.

Тем важнее существование праведников.

Однажды вечером, когда на крыше вычислительного центра запел дрозд, цифра 47 вдруг расплакалась.

Тотчас же к ней бросились цифры 46 и 48, стали вытирать ей слезы и уговаривать ее, чтобы она успокоилась.

Затем она снова привела себя в порядок и заняла свое место в числовом ряду. Она никому не сказала о причине своих слез. Во всяком случае, какую-либо связь с пением дрозда она всячески отрицала.

Сегодня я должен признаться в убийстве одного вечера. Я совершил убийство посредством шпионского фильма, фильма, в котором злые плохие люди безжалостно стреляли в других, в добрых хороших людей, и в то же время и хорошие люди постреливали в плохих людей, но только, когда это было необходимо, и все это под музыку Морриконе.

На обратном пути в отель в автобусе передо мной сидел юнец с короткой стрижкой, который немилосердно насиловал свой слух портативным магнитофоном.

Когда я добрался до отеля, чтобы прилечь отдохнуть, вечер был уже мертв и ничто не могло вернуть его к жизни.