Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Студент ударил кулаком по подоконнику и воскликнул: «Арест только для мазохистов!»

Убийца его дополнил: «И для импотентов и гомиков!»

Здесь заговорил официант, осужденный за мелкие кражи и игру на черной валютной бирже, который никогда не вмешивался в разговоры ни о сексе, ни о политике:

— Импотенция! Счастливы те, кто вообще не знает, что у них есть пипка для чего-то еще, кроме как пописать. Разумеется, я не из тех глупцов, которые из-за этого доходят до седых волос и летают по докторам, и не из тех, кто пашет, как вол, привыкший к плетке по ребрам, и не из тех индюков, тучнеющих так, что сердце заплывает жиром. Десять лет я был официантом на кораблях! Если бы парни собрали в кучу то, что проматывают в портах с гнилыми бабами! А самая дорогая шлюха — законная жена. У нас каждый хвалится, сколько может с женщинами. А я вот был во Франции — там каждый горд, если он импотент, impuissant! Это означает, что он свободен! И французы это очень ценят. Настоящего, умного импотента не мучают глупые страсти, сколько их есть на свете, его не интересуют ни вонючие мокрощелки, ни засранные жопы, он не страдает от ревности, не совершает преступлений из-за вожделения, ни бабы, ни голубые любовницы не создают проблем, и из-за детей — которых, может быть, сделал кто-то другой, — он не поседеет. У него на лице написано, что он здоров, морщины появляются очень поздно, если вообще появляются — и, как правило, он спокойно умирает.

Его спросили, а сам он не импотент ли, раз так хорошо в этом разбирается.

— Абсолютно, — ответил он с достоинством и вежливо, — и я очень доволен этим, особенно когда смотрю на вас.

Убийце все это не понравилось, он чувствовал, что в этом есть что-то, направленное против него, и атаковал официанта, дескать, он все равно оказался в тюрьме, хотя и такой умный.

— Из-за валюты, — спокойно ответил атакованный, — комфорт я ценю превыше всего; а комфорта нет без богатства.

Спекулянт поинтересовался: у него всё конфисковали?

— Всё, что нашли, — усмехнулся тот.

Позже мы слышали, что вскоре он был отпущен на свободу и нашел себе очень хорошую работу в Швейцарии.

Почему студент упомянул мазохистов? Людей, получающих сексуальное наслаждение от собственной боли? Любая вещь в тюрьме имеет свою подоплеку, и любопытство относится к разряду так называемых «таблеток от каторги» (на воле говорят: «стисни зубы!» — а в тюрьме «тяни лямку дальше!», и единственное утешение арестанта арестанту: «возьми одну „таблетку от каторги“»).

Полный жизни арестант любопытен. Иначе было бы невозможно столько узнать друг о друге, ведь редко кто честно рассказывает о том, что написано в его приговоре. Правда, однако, и то, что некоторые (как я уже упоминал прежде) не знают, за что заперты. Одни из глупости (например, разбогатевшие, против которых надо было срочно организовать процесс и конфискацию, чтобы государство могло распоряжаться их имуществом, — хотя во время войны, например, они поддерживали партизан и теперь не могли понять, как оказались в тюрьме, некоторые даже сложили головы, особенно в первое послевоенное время; потом такие, которых кто-то захотел убрать как конкурентов, — и этого они не могли понять, или же законные жены иногда так освобождались от мужей, чтобы можно было сойтись с любовником, а они в эту элементарную политику не врубались), были также и политические, которым никогда не было ясно, за что их бросили в тюрьму (особенно элементарные души, уверенные, что и во время войны и после войны были «прогрессивными» — во время войны, например, они были в немецких лагерях, после войны стали ревностными партийцами, но вдруг стали «гестаповцами», дескать, в лагерях были связаны с гестапо, — они не знали, что служили маленьким колесиком в огромной политической системе, действия которой не поняли бы никогда, в этой процессуальной «мясорубке» до Информбюро против партийцев-гестаповцев, — а за кулисами была, по мнению людей более умных, чем я, борьба за власть и битва с оппозицией, — почем мне знать, меня это особо не занимало, поскольку политические страсти не трогали).

Все же остальное в тюрьме позже или раньше становится известно. Что-то расскажут надзиратели, что-то прояснится во время посещений комиссий, задающих свои, иногда очень недвусмысленные вопросы заключенному, что-то — при составлении прошений о помиловании, а что-то — из-за потребности исповедаться достойному доверия сокамернику, который только и ждет, пока найдется подходящее ухо, чтобы послушать его шепот о тайнах «товарищей по несчастью».

Как мы узнали, что один спокойный сокамерник неизвестной профессии (и также его деликт был не совсем ясен — говорят, служа на каком-то предприятии, он прикрывал мошенничество директора: директор вполне легко отделался, поскольку всю вину свалил на своего подчиненного), что эта анемичная особа — мазохист? Малолетний братоубийца иногда ходил помогать чистильщикам, чтобы получать добавку к еде. Так однажды мы все ушли на прогулку, даже не заметив, что «служащий» остался в кабинке сортира. Надзиратель для парня, помогавшего чистильщикам драить коридор, оставил дверь камеры открытой. Парень вернулся — но тот в кабинке с парашей его не заметил. «Служащий» со спущенными штанами плинтусом лупил себя по голой заднице, так что живого места на ней не было. Малой через некоторое время снова прокрался к чистильщикам и, конечно, рассказал им эту сенсацию, абсолютно непонятную молодым ребятам. Когда они пришли на это чудо посмотреть, «служащий» совершенно спокойно сидел на кровати и читал книгу, взятую из библиотеки. Потом малолеток пошептался о своем открытии со своими соседями, смотревшими на него так, будто он выдумывает, хотя спекулянт уже слышал о средневековых флагеллантах и заметил, что, может быть, «служащий» тайно религиозен. Дело вскоре дошло и до моих ушей: верю я в это или нет? Я сказал, что, может, он психически болен, — не стал раскрывать, сколько знаю про те вещи, иначе об этом тоже узнали бы все вокруг. Пусть каждый сам получает свой опыт — зачем предлагать знания, которые им не нужны?

Однако я вспомнил, что «служащий» часто отказывается от прогулки, дескать, он простужен, у него голова болит, кружится, у него температура и прочее. Однажды, когда мы с ним во время прогулки в паре ходили по кругу «в котле» («котлом» назывался маленький дворик, огороженный тюремными зданиями и высокой стеной, над которой виднелся фасад дворца с каменными скульптурами), я спросил его прямо: когда он осознал, что мазохист, самобичующий? Сначала он будто не понимал, о чем речь, но когда я рассказал ему то, что узнал, кровь хлынула к его лицу. Он пытался отрицать, но у меня был уже чертовский опыт допросов, и он быстро сдался, заметив, что это абсолютно его личное дело, которое никому нисколько не вредит. Потом я рассказал ему, как вскоре после войны был в Триесте, где заглянул и к шлюхам на Улицу прелюбодеев — Via Fornicaria. Поскольку я был пьяным в дулю, я обработал трех шлюх, а у меня все не подходило, потом я уже частично протрезвел и взял «самую лучшую» из них (по заявлению толстой «Hurenmama» [50] «Мамаша» проституток (нем.). , сидящей на кассе). Прежние были любезны, и послушны, и жертвенны, а эта отвела меня в комнату, «штаны долой!» — осмотрела мне член, здоров ли, раздела меня весьма повелительно, разделась еще и сама (комбинацию и трусики) и спросила меня, хочу ли я «по-английски». Я уже слышал про «по-французски», а «по-английски» — нет. Поскольку у меня было достаточно глупое выражение лица, она показала мне, что у нее в шкафу: плетки, розги, ремни, лошадиная уздечка, перевязи — и на столе я заметил какие-то крепления. Подметив мое удивление от собрания инструментов для пыток, она закрыла шкаф и потянула меня в постель. Когда я медленно одевался, она сказал мне, что ее собрание как раз для мазохистов, которых немало, к тому же много английских высших чинов приходит на «массаж».