Вержилио Ферейра - Избранное [Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы]

Когда выяснилась слабомощность полиции, явилась армия. Сначала пехота, после кавалерия, ожидали артиллерию. Население уменьшилось вполовину, также и жилые строения, буде уже ненужные, были наполовину уничтожены. И когда наконец бойцы поредели или охватила их нежданная трусость, борьба прекратилась. Прекратилась борьба — наступил мир. На свой личный счет я занес смерть дяди, получившего как-то на углу три ножевые раны, и естественную смерть моего отца, который, впрочем, сыграв свою роль в заварушке, вскоре от всего отстранился. А через несколько лет после того, как установился мир, умерла моя мать.

Так как я был единственным наследником, то решил стаи, полновластным хозяином всей своей собственности. Потому именно первое, что я намерился сделать, было разобраться во всей дребедени, которою моя мать украшала дом. За первое я взялся за святых, представлявших всю небесную иерархию, потому что я атеист. Они были печатные, керамические, металлические. Висели в рамках, стояли под стеклянными колпаками, кто с лампадкой, кто без. И в церковных книжках, через лист на следующем. Прикончив поповщину, я принялся за остальное. Особенно меня раздражали все заполонившие вазочки и стая глиняных ласточек на стенке в зале. Я как раз и был там, когда пришла тетка. Она была на материных похоронах, а в дом заявилась выразить свое сочувствие, с воплем обхвативши меня, прежде чем я успел должным образом среагировать. Я занимался чисткой, она же сокрушенно уселась и сказала:

— Что бы там ни было, сынок, а только Господь Бог знает, как я плакала и молилась по твоей матери.

Замолчала. Мне возразить было нечего. Я тоже молчал. Тетка же, воспользовавшись молчанием, говорит:

— Ай!..

Я, как прежде, молчу, потому что говорить мне смыслу нет. Только что-то во мне готовилось к тому, что случилось, потому что, когда случилось, я не удивился. А было вот что:

— Видишь ли, сынок.

Нет, вру. Прежде она сказала:

— Ай!..

И только потом, действительно:

— Видишь ли, сынок, мне надо кое-что спросить у тебя. Ты ведь знаешь, как это было с курицей. Матушка твоя, Господь ее…

Я перебил:

— Тебе нужна курица? Возьми.

Она аж вспыхнула от гнева:

— Не нужна мне она. Твоего мне не нужно. Мне только мое отдай!

И притихла. Сбавила тон:

— Мне нужно только, чтоб ты мне поменял их. У меня она с собою.

И вытащила ее из корзины, водрузив на буфет рядом с другою. Я улыбнулся:

— Забирай обеих.

— Мне твоего не нужно! — сказала снова, опять повышая тон.

Я снова улыбнулся.

— Тогда оставь эту и бери ту.

Она поблагодарила, уже успокоившись, взгляд у нее стал притихший и добрый. Я снял крышку с курицы — набитой печатными образками, нитками, иголками, лоскутками. И начал вытаскивать. Моя тетка неожиданно схватилась руками за живот, поднявши на меня озабоченно глаза.

— В конце коридора, — сказал я. — Есть ли только там бумага?

Она вышла, я продолжал вынимать всякую всячину. На самом дне в курице был образок святой Варвары. Я решил, что это мрачная шутка, и оставил его на месте. Специальность этой святой — всякие заварушки, не мать ли моя туда его положила? Я его там, этот образок, и оставил. Тетка вернулась, опять примиренная с жизнью. Я искал бумагу завернуть курицу, но она остановила меня:

— Не надо.

Едва я повернулся, она схватила курицу и сунула ее в кошелку. Обняла меня и заплакала. Я не понял — чего она плачет. Проводил ее до дверей, вернулся в залу. Тут злоба моя выросла, и курица пошла мне вместо молотка. Во все стороны брызнули черепки. Уже и курице пришел конец, а я все колотил и колотил. Наконец остановился. И только тут заметил: среди обломков, заполонивших все вокруг, в самой середине всеобщего разгрома лежал образок святой Варвары.

Однажды в полночь он увидел ее. Это была самая красивая звезда на небе, и светила она особенно ярко, когда появлялась над колокольней. Как это ее еще не украли? Ведь даже он, маленький Педро, если б захотел, мог бы достать звезду — стоит только руку протянуть. Но, если говорить правду, он не знал, зачем она… И все-таки звезда была очень красива, и ему захотелось ее иметь. Может, он принесет ее домой, может, будет носить, спрятав на груди. А может, отдаст матери — пусть воткнет в волосы. Ей пойдет звезда в волосах.

И вот в одну из ночей Педро решился. Лег он как обычно, как ложился каждый вечер. Мать унесла лампу, но спать он не стал. Это было трудно, потому что ему очень хотелось спать. Чтобы не заснуть, Педро несколько раз сел на кровати, потряс головой и сказал сну свое твердое «нет!». Когда же, по его расчетам, мать и отец уже видели сны, он потихоньку открыл окно и выпрыгнул на улицу. Окно находилось почти на уровне земли, но, даже если бы оно было высоко, он сделал бы это без труда. Ведь с семи лет он лазил по деревьям, особенно в ту пору, когда птицы обзаводились потомством. Педро хотелось посмотреть гнезда, яйца или только что вылупившихся голых, неоперившихся уродцев с большими раскрытыми клювами. Ну а если еще не время было птицам высиживать птенцов, он развлекался иначе: носился по горам и оврагам или играл в городки.

Оказавшись на улице, Педро со всех ног бросился к церкви. Бежал он быстро, потому что по пятам за ним гнался страх, и еще потому, что замерзли ноги: он был босиком. Деревенская церковь стояла на самом высоком месте, а сама деревня стояла на горе. Так что бежал он все время вверх, в гору. Тяжело, но все же добрался — и теперь был у цели. Посмотрел на звезду: она сверкала спокойно, ободряюще, будто ждала его. «А вдруг, — подумал он, — дверь на колокольню заперта?» Педро решил проверить. Колокольня была очень высокая, и подняться на нее можно было только войдя в дверь, что выходила на улицу. Легонько толкнул ее. Она подалась. Педро удивился, но тут же сообразил: раз дверь открыта и колокола не воруют, то, значит, они очень тяжелые. А звезды? Неужели никому не пришло в голову, что их можно украсть? Это же просто. Он был так рад, что дверь оказалась открытой, и не обратил никакого внимания на то, что она скрипнула. А ведь это кто-нибудь мог услышать. Потом испугался. Тихонько толкнул ее, она опять скрипнула. Слабо, еле слышно, но в полной тишине Педро показалось, что она скрипит на всю округу. Он замер. Холодный пот выступил у него на лбу. Теперь дверь была приоткрыта. Оставалось решиться и войти. Осторожно, боком, чтобы дверь опять не скрипнула, он проскользнул внутрь. Внутри было темно. Педро, конечно, предполагал, что здесь темно, но вообразить такую кромешную темноту просто не мог. Пахло мышами, воском и гнилью. Вперед он продвигался на ощупь. Холодные камни, к которым прикасались его руки, пугали его, словно покойники, а те, что под ногами, — нисколько: ведь от них холодно только потому, что он босой, без ботинок. Он дошел до лестницы и стал подниматься. От тяжелого запаха начало поташнивать. Но это прошло, как только он глотнул свежего воздуха. Добравшись до конца винтовой лестницы, Педро увидел черное гладкое небо. А на нем звезды. Эти звезды он видел и раньше, много раз, и знал, что достать их невозможно. На колокольне он решил перевести дух. Подтянул спадавшие штаны. Здесь висели два больших колокола и один маленький, а рядом оставалось пустое место. Теперь он должен был подниматься по совсем узкой лесенке, а потом еще по одной, железной, идущей снаружи, с нее был хорошо виден церковный двор. Но Педро, карабкаясь по ней, вниз не смотрел. Только вверх, на звезду, которая теперь была совсем близко. Когда же и эта лестница кончилась, Педро увидел, что до звезды ему не дотянуться. И пополз на самый верх колокольни, то сгибая, то выпрямляя ноги, как лягушка. Колокольня заканчивалась каменным шаром с вделанным в него железным прутом, на котором сидел петух. Схватившись за прут, Педро понял, что надо влезть на петуха. И влез. Осторожно, очень осторожно — ведь тот качался под тяжестью его тела. Оседлав петуха, Педро крепко обхватил ногами железный прут. Теперь руки его были свободны, и он потянулся к звезде. Петух закачался, но Педро не посмотрел вниз, а только крепче сжал ногами прут. Потом, держась за петуха левой рукой, правой дотянулся до звезды и взял ее. Это было не трудно: она легко покинула свое место на небе. Педро сунул звезду за пояс штанов — карманов у него не было — и стал спускаться. Как же будет досадно, если вдруг звезда выскользнет и, упав на камни церковного двора, разобьется вдребезги! И он решил зажать ее в зубах. Но и тут он все время боялся, что уронит звезду, и в особенно трудных для спуска местах что есть силы сжимал зубы. А став на твердую землю, побежал домой, но то и дело останавливался, чтобы полюбоваться звездой. Она была прекрасна. Чем-то напоминала светлячка, но больше, гораздо больше. Да нет, совсем другая. Теперь Педро это видел. И вдруг он усомнился и, обернувшись назад, решил проверить, действительно ли та самая звезда у него в руках. Да. Это была она. Потому что на ее прежнем месте зияла некрасивая черная дыра, очень похожая — чем именно, он не понимал — на ту, которая появилась у него во рту, когда выпал зуб. Подойдя к дому, он влез в оставшееся открытым окно и лег в постель. Какое-то время он любовался звездой, держа ее в руках, но потом спрятал в коробку и крепко заснул.