Вержилио Ферейра - Избранное [Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы]

Между тем малый снова заработал, напористо и вдохновенно. И таким макаром, что все знатоки по королевству дивились на работы, даже те, кто никогда, чтобы выказать себя знатоками, не удивлялись ничему нимало. Конечно же, время от времени святорез им руководил. Но это было так туманно, что на руководство не тянуло, поскольку, ясно же, не давало определенных результатов.

— Сын мой, — он говорил, к примеру, — будь внимателен к себе. Слушай то, что тебе нужно высказать, только не пытайся расслышать все.

Или вот:

— Давным-давно ты потерял одну вещь. Смотри, найдешь ли ты ее. Только не пытайся узнать, что это такое.

Или еще:

— Накорми голодного, ибо это дело сострадания. Но сам ты должен умереть с голоду.

Все это он высказывал в письмах, которые парень хранил в самых неожиданных местах. Только в один прекрасный день кто-то случаем прочел их. Хохот стоял всеобщий, сообразно с общим взглядом на вещи, а после, когда уже отсмеялись, стали допускать, что хозяин спятил. Не все его высказывания были, впрочем, что называется, бредятиной. Одно из них, например, после того, как заставит задвигать челюстями и чем там еще смеются, приводило на ум, и куда там еще надо, свой серьез. Звучало оно так:

— От детей удовольствие, только когда мы их делаем. Потом все это негодники, кто больше, кто меньше. Не верь им особенно, сынок.

Только эти придурочные афоризмы действовали на парня как удар грома, запуская в нем какой-то мотор. Христы, Приснодевы, и миляга быкообразный Король, и Свистулька, и собаки с кошками, и петух, топчущий курицу, и все древо жизни, от самого там верха и до самого нашего низа, — все множилось и расцветало у него под руками, набирало красоту и благоухание, подобно цветам, которые тем больше становятся цветами, чем они краше и благоуханнее.

И вот однажды, вполне естественно и ни с кем не расплатясь, святорез вдруг помер. Скоропостижная эта смерть несколько озадачивала, потому как заболевания печени обыкновенно дают предупреждение заранее, чтобы необходимым образом приготовиться. И все ж так и вышло — нежданно-негаданно преставился. Жена закрыла раствор, отправилась в столицу все устраивать и возвратилась в еще большем трауре, чем была до того. Само собой, кредиторы дожидались момента броситься на нее, узнать, чем она дышит. А она заявила, что дышать ей нечем, разве если взять что взаймы. И правда, открывши раствор, тотчас и увидали, что на складе никаких игрушек не было, а была одна темнота, в которой их делали. Поскольку же, кроме этого, не было и сырья, чтобы отработать долг, который на этот раз состоял в том, чтобы вернуть хозяевам то, что им принадлежало, срок покрытия долгов положили ко второму пришествию. А долгов было много, и таких, про которые даже жена не могла догадываться, чего бы там ни рассказывал ей муж в кровати. Потому как, кроме тех, кто твердил, что карточные долги — дело святое, и этого, из главной таверны, была еще ватага содержателей, так сказать, вспомогательных таверен, и поставщики краски и глины, и даже поставщики вещей ничем не предусмотренных — вроде шикарных платьев и золотых украшений, начиная от серег с жемчугом и кончая брошью и еще одними серьгами и даже каким-то кольцом то ли с камнем, то ли без, в котором красовалась вовсе не жена, у которой и обручального-то не было, потому что по своему времени и обычаю держалась она иначе и надевала только что медальон с мужним эмалевым портретиком, когда шла к мессе, а щеголяла во всем этом свора потаскух, что только теперь же она молчаливо признала, замкнувшись в чувстве собственного достоинства, которое во всем относящемся до мужа доходило лишь до двери на улицу и не обращало внимания на все, бывшее за нею. Справившись со всем этим позором, именно хозяйка предложила парню снова открыть мастерскую. Контракт был простой, доходы делились пополам, но, пожалуй, с перекосом к ней, или, лучше сказать, — от него, чтобы видней была ее доля. Только парень согласился, потому, собственно, что у фирмы уже было имя, а все на свете узнается по имени. Или, если говорить точнее, он все это принял с каким-то недоумением, и не из-за компромиссов в контракте, которые он считал вполне объяснимыми, а из-за компромиссов в самом себе, и ему самому неясных. Как бы там ни было, когда на его имя были выправлены необходимые заказы, раствор снова открылся.

Незамедлительно малый взялся за работу — с несвойственным ему беспокойством. Ко всякой вещи он приступал со страхом, с сомнениями, на которые времени уходило больше, чем на самую работу. Начал он с Паковио, которого считал более легким, то ли более сообразным своим возможностям, а то ли просто менее ответственной работой. Вскоре, однако, он увидел, что, откуда бы он ни начинал всерьез работать, с верхней ли части, с нижней ли — которая, собственно, была частью самой высокой по искусству, требовавшемуся для исполнения того, что должно сделать так, чтобы и незаметно было, что это сделано, — с гримасы ли натуги начинал бы он или с результата этой натуги, незамедлительно формы начинали выплескиваться за пределы, поставленные искусству, и чудовищно утверждались там, куда власть искусства уже не досягала. Тогда он бросил Зе-Паковио, занялся другими фигурками. Но с тем же результатом. Христы обезображивались, у Богородиц выпирал лишний живот, у Свистульки раздувало правую ногу, а левая высыхала. Но особенно безобразны были лица и их составные части. Начав, например, лепить нос, руки сновали и сновали над ним, но догнать уже не могли. Нос вырастал ужасающе и останавливался только тогда, когда ему становилось невмоготу. Так что раствор заполняли чудища, а заказы шли на убыль, естественно, до такой степени, что хозяйка всерьез подумывала снова закрыть раствор. Она спрашивала парня, не заболел ли он, или, может, он думает, что это магазин карнавальных принадлежностей. А тот отмалчивался, не знал, со слезами на глазах, что ответить ей. Пока наконец однажды, нежданно и негаданно, в растворе не появился один покупатель и не сделал престранный заказ. Ему нужны были игрушки не целиком, а расчлененными на отдельные составные части. Незамедлительно по первому же заказу он забрал мешок носов, спиленных у игрушек. Потом он потребовал партию ушей, и чтобы были всевозможного размера и вида, толстые, остроконечные, слоновые. Потом, как бы и наугад, он заказал мешок выпученных глаз, калечные ноги, руки с растопыренными, как паучьи лапы, пальцами, даже животы арбузами, которые отрезали у Приснодев, выбрасывая остальное. Кое-кто спрашивал у него, что за причина такой околесице. Ответ был прост: если в Приснодеве главное — живот, на что нужно остальное? Никто не мог понять, зачем все это было нужно, разве что продавать как ex voto по деревням, чтобы было чем отплатить — как и обещался человек святому — за излечение от какой-либо болячки, сидевшей именно в той части тела, которой торговали в розницу. В то время не заказывались, к примеру, две дюжины Королей, заказывались самое большое две дюжины его ушей. От Свистульки требовались на деле только что партия-другая ног, чаще левых, чем правых. Были заказы и на Зе-Паковио орлом. Но не на всю фигурку целиком, а только на часть, представленную результатами его потуг. Что уж выходило за все пределы удивительного. Потому как если это подсказывала, с одной стороны, какая-то подлежащая покрытию кишечная задолженность перед специализирующимся в данной области святым, то, с другой стороны, вставал вопрос, может ли это служить ex voto, учитывая крайнее ничтожество подобной темы. Как бы там ни было, дело опять пошло на лад. Рабочие имели большой опыт, можно сказать, в такого рода работе еще с тех пор, когда святорез уходил в таверну или еще куда, как теперь выяснилось. Так что материал на заказы был у него всегда. И продолжалось это несколько лет, покамест вся страна не была покрыта обломками игрушек. Не прошло это незамеченным и для органов Информации. Нашелся даже один тип, явившийся взять у парня интервью, чтобы прояснить все для читателей, однако парень от смущения не произнес ни слова. Так что говорил этот, тип-то. И наговорил про «культуру», «кризис», «порчу вкусов и нравов». А поскольку как раз тогда Король чудом увильнул от предназначавшейся ему пули, газетчик приплел и это. Поскольку же образованные классы («даже, увы, сторонники правопорядка», говорил он) малость поохладели к мессам и водосвятиям, интервьюер эту темку прихватил тоже. Потому что — от него-то и узналось это — как раз эти классы скупали большую часть обломков и обрубков.