Вержилио Ферейра - Избранное [Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы]

Но вот вдруг все переменилось. Действительно, в один прекрасный день, словно бы в мире и не могло случиться ничего более естественного, святорез опять вошел в раствор и сию секунду начал раздавать приказы. Народ, естественным образом, удивился, выдохнув положенное «ох», при том что кое-кто удивился даже чрезмерно, бухнувшись об пол замертво. Потом, уже немного успокоясь, все навалились на святореза, чтобы понять, человеческой ли он породы, и кое-кто даже пощупал его, даже там, где и не след бы, чтобы узнать, всамделишный ли он. Он же правда был всамделишный, как заключили все, молча переглянувшись. Что же до объяснений, то хозяин не торопился, отчасти потому, что малость обалдело разглядывал безотрывно все эти чудовищные кучки дерьма вокруг себя. Он уставился на парня, парень молчал, глаза — в пол. Тогда, не тратя зря времени, святорез сказал выйти всем рабочим и заперся с малым в растворе. Попеняв жестко за такое предательство, рассказал ему, что тот уже позабыл, и отправил под конец проспаться, чтобы встать с утра новым человеком.

Весть о возвращении святореза перевернула весь город, особенный эффект произведя на улицах кредиторов. Оторопелость от удивления сменилась громогласным словоизлиянием и соразмерной суетой, прежде всего у дверей правосудия. Только правосудие совсем заплуталось, пытаясь вернуть вещи в их естественное состояние. Как было возвратиться вспять? Считалось, что человек похоронен, и долги — тоже. Опять все воскрешать — Богу-то под силу ли? В конце концов, кроме рабочих, никто его и в глаза не видал, даже жена, по ее клятвенным заверениям. Раствор был оккупирован, обследован, но обнаружить хозяина нигде не удалось, хотя телосложения он был видного и потому любой бы его заметил. Решил ли он, что дело уладится и без его присутствия? Ждал ли он, чтобы шумиха улеглась? Рабочие уверяли, что видели его и трогали. Только сам малый, бледный-бледный, никак не хотел раскалываться, ошалев от расспросов. Его встряхивали, чтобы посмотреть, не обронится ли хоть словечко, — только напрасно. В действительности же огромное волнение, может быть радость, заполнило его целиком, переполнило. Что бы там ни было, но то ли потому, что все постепенно сходило на нет и даже забывалось, то ли потому, что святорез нашел себе какую-то надежную лазейку в законе, только начал он снова появляться в растворе и даже на улицах прямо днем, так что опять встал во главе всего дела. Но страстью его теперь была работа парня. Святорез усаживался рядышком с парнем, чтобы видеть, что́ тот делает, он направлял его, подгонял, шептал ему на ухо самое главное. И не напрасно. Мало-помалу носы начали утягиваться до самых человеческих размеров, животы — выделяться из рода тыкв, Паковио — становился более приемлемым во всей своей дурости. Только ненадолго проглянуло солнышко. Потому как вскоре парень стал плохо спать, сделался какой-то беспокойный, даже вспыльчивый до бешенства, что не вязалось с его всегдашним миролюбием. Дело шло, только если святорез исчезал на целый день. А это случалось редко. Он был без ума от работы парня, и, когда тот появлялся в растворе, хозяин уже был там. Парень стал грубить. Чуть что не униженно хозяин улыбался. И твердил ему тихонько самое главное про его судьбу: «Следи за собой, накорми других». И прочее.

Глупа была, однако, эта настоятельность. Потому что только святорез наговорит ему такого, как сей же момент руки парня перестанут слушаться и задурят. К неестественным размерам стремились носы, до слоновых размеров разрастались уши. Был даже в репертуаре голый младенец со своими какашками, которые тотчас оказывались размером с кучу из-под какой-то клячи. Раствор опять стал набиваться недоносками, уродами, настолько безобразными карикатурами, как будто Бог их прообразы делал спьяну. Кроме всего прочего, от святореза — и парень заметил это только теперь — шел довольно противный запах. Место, откуда он шел, иногда можно было определить очень точно, — изо рта, особенно когда он улыбался. Но другой раз, и отнюдь не редко, это был запах независимый и какой-то нарочитый, шедший не изо рта. Это кроме запаха тела вообще, особенно в начале недели, когда хозяин менял белье — но ведь кожу до конца он сменить не мог. Вышло, в общем, что глухая вражда между парнем и святорезом разбушевалась до того, что неминуемо все должно было взорваться. Взорвалось не сразу, как можно было бы предположить, потому что по мере того, как росла злость в парне, сникала спесь в святорезе. Однажды, когда хозяин опять наговорил парню про накормить голодного, парень и назови его, правда что очень тихо, мешком с дерьмом. Губы у хозяина дрожали, но смолчал. Когда же парень наткнулся у себя дома на старый револьвер с патронами и тем самым вполне годный, он решил, что последний довод обыкновенно — пуля. И начал чистить револьвер, разряжать, снова заряжать, проводить прямые от мушки к воображаемому местоположению источника своей злобы. Потом решил, что можно приблизиться к этому источнику, и счел излишними дальнейшие упражнения в цельбе. И однажды, покончив с приготовлениями и всеми подкрепляющими рассуждениями, он отправился в мастерскую с револьвером в кармане. Когда он, однако, дошел дотуда, то увидел шумную толпу чужого народа. Выяснилось, что какой-то заимодавец, больше по собственной воле, чем по закону, вскрыл раствор и намерился туда въехать со своей собственностью. Полиция была внутри и снаружи, наводила порядок, где его не было. И раствор был очищен, заперт на ключ и опечатан. Так что, то ли для того, чтобы избежать всяких грубостей, то ли потому, что тут были какие-то еще законные выгоды, святорез опять исчез.

Однако после закрытия этого раствора малый открыл другой, теперь на свои деньги. Святорез предоставил ему право на вывеску прежней мастерской, чтобы парню легче было набрать клиентуру; а парень предоставил святорезу право на часть прибыли, чтобы облегчить ему жизнь.

Для святореза тут вопрос был не только в доходе. Он и сам это скоро доказал, в первом своем письме, глубокими словами о судьбе парня, напоминая ему о долге говорить, что истина существует и заключена в нем.

— Потому что я тебе скажу, что, если ты этого не сделаешь, они не додумаются до того, что дерьмо — реально.

И вот усердные руки парня, тронутые знаньем, стали вскоре искусно открывать миру, что есть боги, и люди, и собаки, и кошки, и петухи, топчущие кур ради новой жизни, и ангелы в высях, и Паковио тут внизу, присевший по нужде, лежащей еще ниже. Он знал теперь, что святорез мог умереть всерьез, потому что теперь для него смерти уже не было. С парнем было теперь слово святореза, которое его единило с жизнью, в котором говорила правда вещей. Но не слишком близко, чтобы не вонять. Страна была маленькая, миллиона три-четыре. Это была настоящая страна. По крайней мере она существовала. Вещи все — существовали.