Грим - Приключения в приличном обществе

Мы еще постояли у решетки, отделявшей нас от белых. Маргулис задумчиво тронул ее рукой, потряс. И обернувшись ко мне, сказал:

- Это ж не Бастилия, взять можно.

Если кто-то из нас, небрежные книгочеи, забыл про вдову, то только не я. Отношение конечно к ней изменилось. Не было той певучести, восторженности, потребности преклониться, припасть. Чувство мое стало конкретным, ясным, прямым. Безо всякой примеси романтизма и сентиментальности, что в триллерах мне претит.

Я обнаружил ее фотографию у себя под подушкой, изрядно измятую, что существенно сказалось на качестве ее черт. И надпись на обороте была. - 'На памят о мине'.

Я обомлел: и это бывшая интеллегентша? Учившая миня читат? Говорят: интеллегент - это тот, кто правильно напишет это слово. Не претендую.

В моих глазах правильная орфография добавляет женщине шарму. Неправильная - наоборот. А тут еще черты смяты. Я приуныл.

Погода была под стать: сыро, серо. В вестибюле пахло дождями от мокрых плащей. На этот раз меня загодя вытолкали в приемный зал.

- Сюда, сударыня. Позвольте, я ухвачу.

Она вошла, преследуемая санитаром, волочащим ее багаж. По-прежнему в черном, с красным бантом - сурьма и сурик, огонь и мрак. Бирюза глаз.

Санитар, отдуваясь, поставил тяжелую сумку у ее ног.

- Пошел вон, - сквозь зубы процедил я, дабы не дать догадаться о том, что я не так уж недужен.

Я учтиво склонил перед ней голову, решив на этот раз по возможности быть джентльменом, так чтоб успехи в моем воспитании бросались в глаза. Однако в вежливости не переигрывать. И может быть, выяснить, в конце концов, что за цель она преследует своими визитами. Что движет ей: соседская вежливость? Любопытство? Поручение мэра? Иная корысть?

- Присаживайтесь, - сказал я и плюхнулся на диванчик, опередив ее минуты на полторы. Она помедлила, но последовала приглашению, выполнив приседание со всем изяществом.

Я подумал, что будет выгодно, если я первый начну разговор.

- Ну-с, какие у вас новости? - спросил я, сцепив пальцы и охватив ими колено.

- А вам какие желательны?

Я сделал вид, что встречный вопрос поставил меня в тупик.

- Ах, да, вас, верно, ваша усадьба интересует? Так вот, с ней все в порядке. За ней мой шофер присматривает.

Мне показалось, что она хитренько взглянула на меня одним глазком. Хотя смотрела прямо, двумя.

- А если вас судьба садовника беспокоит, так он мертв.

Я слушал ее, склонив голову на бок, внимательно, но не стал делать вид, что это известие меня огорчило. Только переложил голову с левого плеча на правое.

- Что же с этим мерзавцем произошло?

- Симптомы странные, ставят в тупик, - сказала она. - Не исключено извращенное удушение. Я наутро зашла полюбопытствовать. Вообще-то во флигель было нельзя: место преступления все-таки. Но сержант всех охотно пускал посмотреть за пять долларов. И даже с улицы желающих зазывал. Но поскольку я была в трауре, то препятствий чинить не стал. Действительно, симптомы синие. Мэрия взяла это дело под коллективный контроль.

- Кого-нибудь нашли?

- Схватили тут одну женщину, Полину. Подозревают, что занималась садомазохизмом с садовником. Поскольку ноги у него были связаны, штаны спущены, сам пьян. Лицо до неузнаваемости искажено ужасом.

- Пытали ее, наверное? - предположил я.

- Не успели, я думаю. Мэрия взяла на поруки, обязав ее отработать в публичном доме восемьдесят человеко-часов. Новый публичный дом открыли мотыгинским. В связи с перевыборами. А где взять контингент? Все целомудренные.

Она вздохнула по этому поводу.

Полину, впрочем, я видел почти ежедневно. Она работала приходящей прачкой, и порой шастала по нумерам, изымая засраные простыни. Так что мне приходилось беспокоиться за свои, исписанные.

Я хотел было о борделе подробнее расспросить, но вдова, не вдаваясь в подробности, перешла к слухам.

- Должно быть, вы уже слышали, что ожидается падишах? Все газеты только об этом. А еще статуи. Оживают и ошиваются по ночам. Мэр в исступлении. Маша? Вы эту машинку швейную имеете в виду?

- Разве она шьет?

- И шьет, и строчит. Ах, не поймите превратно. Она Зингер по мужу. Был такой однофамилец у них, швейный магнат. А муж у нее теперь не боксирует, весь семейный бюджет на ее плечах. Так что никто не беспокоится за сохранность своих рогов, больше, чем он. Дворяне? Ах, эти опростившиеся патриции? Что им сделается. Разве что патриарх. Нет, жив еще, но ненадежно. Девяносто лет, знаете. Голова трясется, недержание, судороги. Да я вам лучше газеты буду носить, раз уж вы немного читаете.

Я не стал спрашивать о ее работе на подиуме. Счел неудобным. Тем более, что сегодня она решила себя вести раскованно, и мой вопрос мог быть истолкован как негативная реакция на ее невинный эксгибиционизм.

Она часто касалась моего предплечья, оторвала мне пуговицу на пижаме, вертя, давала мне разглядеть то грудь, нечаянно обнаженную, то левое лядвие, произнося при этом: 'Ах вы, проказницы!', или: 'Ну-ну, порезвись на воле', или: 'Я ее на память возьму. Можно?' И при этом мило краснела, как бы пряча за напускной неловкостью жгучий стыд. Этот мини-стриптиз в непосредственной от меня близости действие возымел, и я старательно отводил взгляд, чтоб мое незаконное чувство не овладело мною вполне, да и муж, незримо присутствующий между нами, мешал мне из своего потустороннего недалека всецело отдаться созерцанию ее красот. Не говоря о трауре, мужа она то и дело поминала вслух, произнося его имя с придыханием, порой обращая взор к небесам, словно это был местный вариант имени Божьего, а не грубого подобья его.

Истории ее любви и замужества, рассказанной мне в это ее посещение, ввиду ее трогательности и не типичности я хотел бы посвятить пару страниц. Ничего, если посвящу? Может быть, хоть таким образом удастся мне отделаться от покойного.

Итак, будучи юной графиней, время она проводила в различных мечтах, что, говорят, графиням приличествует, но в числе прочего мечтала и о более культурном времяпровождении. Знакомства ее составляли сплошь люди светские, всё князья да князья, но смолоду она была наслышана от горничной об интеллигенции. Интеллигент, по мнению этой женщины, много думает, мало ест, и быть за ним замужем не только пристойно, но и престижно. И до того заморочила ей голову горничная, что она две ночи подряд провела без сна, а днями пропадала в библиотеках и вернисажах, ища, в кого бы трепетно влюбиться, ведь регулярная армия культуры, просвещенная гуманитарным образованием, обитала, по мнению той же горничной, именно там. Век-то девичий короток: не успеваешь оглянуться и сообразить, как просыпаешься в постели замужем за волосатым мужчиной.

Многие, конечно, увивались вокруг нее, всё князья да князья, особенно один француз, выдавая себя за выдающегося поэта. И хоть французы нас превосходят галантностью, но этот графиню ничем не прельстил. И как часто бывает с женщинами ищущими, завлекло ее любопытство в богемный притон, где ее и совратили, соврав, что интеллигенты, карточные шулера. Нарушили хрупкое целомудрие. Неизвестно, долго ли она переживала по этому поводу и переживала ли вообще, но ясно одно, к тому времени она уже прочно пристрастилась к прекрасному, становясь все культурнее - от книги к книге, от вернисажа к вернисажу, да еще музыкой беззаветно увлеклась. Там они и познакомились в филармонии на одном из концертов Чайковского - фи-меболь. Был он в отличие от князей худ, узок в плечах, усов не носил и не придирался к ее привычке откручивать пуговицы на сюртуках князей, рассуждая в то же время о музыке. И вот он, безденежный, но нежный, с проплешинами во лбу, стал приходить к ней ужинать и был ей желанный жених. Он меня обаял, признавалась она мне. Да, не богат, признавался ей он, но уверял, что даже голый за ней куда угодно пойдет. Она ухаживала за ним, кормила с рук. Впервые полюбив мужчину всем своим существом, всем организмом, то есть. И будучи более эмансипирована, чем он, первая предложила ему: давайте будем вместе, вы мужем, я музой, будете ради меня сочинять стихи. Пообещала, когда перешли на ты, что всегда, мол, буду за тобой замужем, как Луна, обрученная с Землей кольцом небесной орбиты. И дала ему слово и тело. Не каждому дается такая женщина.