Грим - Приключения в приличном обществе

Вероятно, мои глаза огласили согласие. Вероятно, в супружеском содружестве с ней я был бы счастлив дожить свою жизнь. Меня в данный момент даже не насторожила мысль: почему именно я? Сумрачная личность, опасный сосед, темный субъект из дома призрения для душевнобольных. Но, тем не менее: вот-вот меня полюбят. А может, и любят уже.

Для женщины важно не то, кто ты есть, успокаивал я себя, а то, кем ты выглядишь. Кем же я выгляжу? Смею надеяться: красавец-маркиз, знамя движения, лидер этой толпы. Я выпятил грудь и окинул взглядом шеренгу зеленых, выстроившихся вдоль решетки. Но долго быть актером даже перед собой не хватило нескромности. Я снова включил рассудок, обратившись в зеркало собственных чувств.

Любовь - состояние преходяще. Особенно, если годами бок о бок жить. Сейчас она для меня - луна, станет - источница наслаждений, но кто мы будем друг другу лет через сто? - Обратимся в привычку. Укротим свои страсти. Оставим свет. Можно прийти в состояние счастья, отключив всякие чувства, и так доживать.

Если притяжение между полами сродни гравитации, рассуждал далее я, а гравитация есть искривленное пространство-время, то... То? Я вдруг осознал, что последние дни и недели не прошли для меня даром, что я близок уже к гениальности, свойственной постояльцам этого заповедника, и вот-вот сравняюсь с ними по части причуд. Наш инкубатор уже может гордиться мной.

Она протянула руку и одним прекрасным прикосновением сняла сменяя эту блажь.

- Ах, если вам наговаривают, что я буду вам неверна, то это совершенные глупости. Я очень не такая. А если вы обо мне все-таки дурного мнения, то, право же, жаль.

Она хотела было вздохнуть по этому поводу, да передумала. Руку прекрасную отняла, поправила на ней рукавчик.

Я поспешил уверить ее, что знаю о ней только хорошее (правда, от нее же самой). - Как вы могли подумать! - воскликнул я ей.

- Ну, тогда, если у вас нет никаких сомнений на мой счет ...

- Я только боюсь, не слишком ли это дерзко с моей стороны - восхотеть вашей руки. Я ведь пока знаменит лишь в очень узком кругу, - не скрывая скромности, сказал я.

- Но признайтесь, я нравлюсь вам?

- Физически - да, - признался я, как она просила.

- Внешне, то есть?

- Но... Внутренне я вас... пока... не совсем...

- Внешне соответствует внутренне, - заявила вдова. - И что во мне самое интересное - верность избранному пути. Я вас отсюда вытащу. Положитесь на меня.

- С удовольствием, - сказал я.

- Ах, как мы интересны друг другу! - Она глядела на меня во все глаза, сияя вся. Звала с собой в будущее. - Вы мне позволите, испытывая страстное сострадание к вашей участи, подарить вам вот это?

Она сняла с шеи цепочку с плоской желтой висюлькой, на которой, как бы в страстном порыве, тесно сплелись две буквы: Р. и Л. Сообщила, что это старинный амулет, способный противостоять не только злым умыслам недоброжелателей, но и неприятностям незапланированного толка. Однако, насчет того, что символизирует собой вензель, лукаво предпочла промолчать.

- Я буду смиренно молиться за вас, - сказала она, вешая амулет мне на шею. - Обещаю общаться и навещать.

И я, сияя, как Сириус, последовал вслед за ней к выходу.

Не помню, кто на кого бросился первый. Пожалуй, что я, едва она распахнула для объятья руки свои, в одной из которых черной птицей трепыхалась сумочка. Наши груди - моя и ее две - ударились друг о друга, встретились взгляды, руки, губы. Она задрожала, задержав поцелуй.

- Я буду ждать вас наверху блаженства, - шепнула она.

Это было последнее обещание, данное мне ею в тот день.

В те два или три дня, что прошли с этой нашей встречи до следующей, я неоднократно думал о ней. И чем больше я думал, тем больше мне нравилась мысль о том, чтобы связать свое будущее с такой подходящей женщиной. Сделать ей надежное предложение. Свято выполнять по отношению к ней супружеский долг. Про свой долг Леопольду я на это время запамятовал.

С чего бы, кажется, так размечтаться мне? Два визита, легкомысленные посулы сексапильной вдовы, да не очень пылкий поцелуй у ворот - вот и вся интрижка. Но, одержимый надеждой, я этих дум не оставлял.

Она стала являться ко мне по ночам, то в черном, то в чем мать родила, а когда наяву явилась, то и впрямь принесла мне кошку.

- Это кошка, - сказала она. - Кошка-сука, - уточнила она. - Ах, - спохватилась, - я нечисто выразилась. Но, в общем, вы поняли, что к чему.

Она сунула мне в руки Евину кошку, которая меня не узнала, но свернулась на моих коленях клубком. В прошлой жизни она не очень общалась со мной. Да и в этой, как потом выяснилось, предпочла компанию каменных львов.

Прощание. Поцелуи. Объятья.

О, львы.

Размышляя как-то о бренности сущего, я пришел к выводу, что все в этом мире суета. К тому же я обнаружил, что Екклесиаст, этот Соломонов кукиш, дактилоскопически совпадает с моим. Я очень удивился сему. А как же долг, слава, отчизна? Честь, в частности? Любовь, наконец, что нами движет и к подвигам нас влечет?

Философия начинается с удивления и кончается унынием. Углубляясь далее, я окунулся в такие миазмы, что даже образ графини очень в душе померк. К чему эти страсти, страхи, страдания, эти мысли черней чумы, коли тщетно всё? Ах, Соломон-разбойник, что учинил!

Но что-то же было в начале всего, ради чего стоило. Кто-то ж дал смысл этому миру, указал цель. Одарил нас способностью выживать в неблагоприятных условиях, размножаться и размышлять. Вот и пожаловал бы нам вечность, чем оставаться в гробовщиках. Или Тот, Кто задал тему и темп, давно уж сошел с дистанции, цель забыта, направление вероятное, а за гробом - холод, мрак, пустота и непрерывное ощущение ужаса?

Тут же Маргулис фигурировал неподалеку, заигрывал с Евиной кошкой, мешая заниматься мышлением, и я без промедления загрузил этой проблемой его.

- В каждой истине есть доля печали, - сказал мне на это Маргулис, заглядывая кошке в глаза. - Однако, если вы впали в отчаяние, значит истина от вас далеко.

- Но разве не в том истина, что все мы бесповоротно смертны? Мы ручейки, впадающие в Лету. И это тревожит меня. Беспокоит. Грызет изнутри. Ведь не верите же вы в загробный мир?

- Отчего же? - спокойно сказал Маргулис. - Я уверен вполне, что существует тот свет, населенный покойниками. Как мертвецы невидны нам, так мы невидны мертвецам, - процитировал он неизвестного мне автора. - Хотя, может быть, и мерещимся им. Только связи между нашими мирами нет.

Я знаю одно: тот поплатится безумием, кто заглянет за край вечности. А может, он и поплатился, заглянув? И мои, может быть, ежедневные сотрапезники, други игрищ, милые, но испорченные человечки, не напрасно отбракованы трусоватым социумом, а причина испорченности - в излишней пытливости их умов? Ибо дерзнули они, и открылся этим придуркам Сезам?