Грим - Приключения в приличном обществе

И лишь после того, как всяческие перегибы были устранены, строго осуждены, сделаны из них выводы, после того, как всевозможные вредители были сведены к нулю, а проститутки и все, кому строй не нравился, отправлены на пароходе к мысу Горн, в стране наступило относительное спокойствие, любовь и стабильность, длящиеся по сей день. На картах аркадий появились новые имена: Поллюцино, Коитовск, Вагинабад, Пенисград.

Феминистки, впрочем, в газетных сообщениях еще фигурировали, но никто их не принимал всерьез. Ибо девульвация их ценностей не вызывала ни у кого сомнений и лишь подчеркивала гениальность основного курса.

Ах, места нет. А то можно было бы на протяжении множества простыней распространяться о том... - о нумизматике, например, вообразив на ощупь монету достоинством примерно в рубль. О монетах мужских и женских, о своеобразной монетарной системе этой страны, когда при определенном сочетании монет женского и мужского рода вы могли за десятку приобрести автомобиль.

Верочкин сон в сжатом виде содержал всю политэкономию этой страны, которую, пока длился сон, некогда было подробно рассматривать, чтобы не упустить визуальный ряд, но которую потом, по нашем с ней пробуждении, можно будет долго прокручивать, анализировать, смаковать.

Я и обстановке партийных съездов посвятил бы простыню. Но о съездах я умолчу, красноречиво предпочтя краткость.

Итак, отгородившись надежным щитом из стран народной демографии от враждебных нашей политике государств, мы не боялись войны и были вполне счастливы.

Верочка была доверчивой девочкой и верила древу познанья всерьез. И она решила спуститься вниз, поглядеть на счастливых в неофициальной обстановке, вдали от трибун. Тем более что торжество на площади уже кончилось, и все разошлись, кто куда.

Иной автор, склонный к эротической теме, стал бы, глотая слюну, подробно описывать, как голая Верочка (она ведь голой спала) выдалбливала в подгнившем яблоке лунки, перебиралась на ветку, спускалась по стволу вниз. Но я просто тряхнул дерево, и яблоко вместе с Верой, с силой, измеряемой, когда надо, в ньютонах, устремилось вниз, расколовшись для Верочкиного удобства вдоль червоточины, так что ей оставалось только выбраться из-под обломков яблока, отряхнуться и куда-нибудь направить стопы.

Немного погуляв по площади и быстро соскучившись, так как площадь была совершенно пуста, Вера повернула на одну из улиц, лучами расходившихся в разные стороны от главной площади этой страны. Тут уже попадались прохожие, но никто из них не удивлялся тому, что Вера гуляла голой. Видимо, в этом городе, колыбели сексуальной революции, у многих тоже было так принято. Ибо демографическое правительство освободило страну от стыда.

Вера подумала, что гуляй она голой по улицам родного города, ее бы давно изнасиловали. Или забрали в милицию. Или сначала то, потом другое. Или наоборот. Здесь же почти никто, даже мужчины, не обращал на нее внимания. Хотя Вера привыкла, что ее считали хорошенькой и приставали на каждом шагу.

Это ее немного огорчило, но она тут же сделала улыбающееся лицо, так как вспомнила, что граждане этой счастливой страны должны иметь счастливый вид, а всякие признаки прискорбия расцениваются отрицательно. За этим постоянно следили сексоты из полиции нравов и ДНД - добродушная народная дружина, набранная непосредственно из народной среды. Всех унылых упрекают в безнравственности и упекают в тюрьму - вот и улыбалась Верочка, чтобы полиции нравов понравиться.

Ее поразило обилие памятников и скульптур. Большинство из них были посвящены теплым, искренним отношениям. Вере уже были знакомы некоторые фигуры этих скульптур, другие же - подсказаны интуицией. - Ромео и Джульетта, Данте и Беатриче, Элоиза и Абеляр, Петрарка и Лаура, князь Петр и Феврония, Поль и Виргиния, Петрушка и Мальвина и даже Каштанка и Джульбарс.

В сквере гоняла на велосипедах ребятня вокруг памятника большому бородатому мужчине. Мужчина одобрительно поглядывал на детвору, ассоциируя велосипед с детской похотью. Чуть дальше виден был Ленин, задумавшийся над тем, 'Что делать?', хотя выбор у него между Надеждой Крупской и Инессой Арманд был невелик.

Всюду стояли биде, струились фонтанчики, ибо чистота в половых отношениях предполагала регулярное мытье.

Однако прохожих чем дальше, тем становилось меньше, а скоро они исчезли совсем. Словно Верочка незаметно для себя пересекла границу рая, миновав пограничный кордон.

Улица словно сменилась с лица. От безлюдья казалось, что стало холодно. Улица текла, словно река, но какая-то безысходная тоскливость подмывала ее кисельные берега. Дома не были серыми, но казались тусклыми, на одно лицо с унынием и тоской. В домах, в отличие от улиц, теплилась какая-то жизнь.

Верочка, любопытствуя, заглянула в один, оказавшийся домом счастливых совокуплений, поднялась по широкой лестнице вверх и даже, кажется, совокупилась, но так безрадостно, так механически, что тут же забыла о том. Рядом был дом счастливого материнства, где сначала с матерями, а потом и без проживали новорожденные граждане этой страны.

Влево и вправо от магистральной улицы разбегались улочки поуже и похуже, разбивавшие городской массив на жилые кварталы. Люди забились в свои норы, попрятались. Верочка догадалась, что голод гнетет этих людей, ибо пищей им были исключительно яблоки. Поэтому некоторые трудились тайком, испуганно оглядываясь по сторонам. Выращивали во дворе корнеплоды или другие овощи.

Верочка вспомнила начало сна, вернее, не столько сон, сколько свои мысли по поводу яблок. И даже почему-то всплакнула о том, что все, кому они достались - и библейская Ева, и узбек Исаак, и усатый Ньютон - распорядились ими по-разному. Ей вдруг стало очевидно, что эксперимент с Евиным яблоком не удался. - 'Ничего, - глотая слезы обиды за этих людей, шептала про себя Верочка, - будет и на нашей улице Призма'. Что-то щемило в груди, как тоска по невинности.

Голова продолжала пухнуть от слез, превращаясь, как ей казалось, в яблоко. Яблоко, то ли зачервивев внутри, то ли зачерствев снаружи, сорвалось вместе с шеей-плодоножкой, скатилось с плеч. Всякие мысли и представления тут же покинули Верочку, мелькнул напоследок монах, которого она видела в Оптимальной пустыни, безголовый сумасшедший мелькнул, которого она не видела никогда. В ужасе от монаха и Безголового Верочка тут же проснулась. А через мгновенье проснулся и я.

После такого пространного сновидения я чувствовал себя немного разбитым. И даже не сразу заметил, что на завтрак вместо какао был подан пустой чай, а порция масла уменьшилась против вчерашнего вдвое.

Сон посеял сомненья во мне. Я и раньше неоднократно высказывал Маргулису свои критические соображения по поводу его затей. Но нынче утром, по пробуждении, глаза сомненья стали шире, и, немного поразмышляв, я почти пришел к убеждению, что установление социальной гармонии на основе сексуального раскрепощения масс невозможно вообще.