Грим - Никита Никуда

- Знаете, существует мнение эскимосских ученых о том, что мир - это собака, а мы - насекомые в ее шерсти.

- А что если эта собака, - сказала Изольда, - блох своих выявит и выловит всех? И передавит зубами? И будет наша собака необитаема.

- Наши собаки - особого назначения. Ловят только тех, кто хочет бежать. Мы ведь и сами - вроде цепных псов правосудия. Не опричники с собачьими головами, но спокойствие в стране блюдем. - Он понюхал, чем от себя пахнет. - Не выпускаем на волю с нечистой совестью. А псы-пограничники стерегут от проникновения в мир иной. Собаки и волки существа порядочно умные. Постоянно анализируют нас. Мы научились сих помощью почти безошибочно разделять людей на друзей и врагов. Я ведь больше назад не вернусь, - продолжал военный. - Откомандирован в зону строительства - с целью расследования и расстрела. Саботаж там у них в рабочее время, а в нерабочее - сборища. Разговоры ведут преждевременные. Тайно танцуют танго. Надо там подтянуть местных товарищей. Как народное наружное наблюдение, так и внутренние органы на местах. Лишь бы враг не напал извне. А с внутренним мы управимся.

- Вы очень строги. - Она слушала и не слышала.

- Обещаю вам быть снисходительней. Действовать в соответствии с партийной совестью. Мы, то есть, органы НКВД, тоже ведь члены партии.

Поезд кренился на поворотах, бил копытом на каждом стыке, так что соитье губ произошло почти что случайно. Поцелуй совершился как бы сам собой.

- Что это у вас колется? Звезда! Откуда это у вас? Это же звезда Владивасилия Смольного! Чекист такой был. Легендарная личность! Есть и книги, и песни о нем. У нас, в лагере имени товарища Драчева, ему стенд посвящен. Это он такие звезды носил. Видите? Два верхних луча - как ушки настороже. А эти два - словно ножки. Пятый же меж этих двух ... Звезда есть мужской символ. Потому что мужчины пятиконечные, а женщины - четырех. А это не контрабандные штанишки на вас?

Сиденье было деревянное, истерзанное, по поверхности которого не раз прошлись ножом и гвоздем. Шинель с ее плеч свалилась на жесткое ложе, но и сквозь нее она чувствовала все царапины, все под ней прописи, неприличного, большей частью, свойства, но, по крайней мере, холод голую спину не пробирал. Она прикрыла рукой глаза, чтоб не разочароваться в его лице, нависшем сверху, так что ей видна была только своя рука, да волоски на этой руке, вставшие дыбом. А приняв на себя его тело, она отключилась, отрядив для содействия с ним всю свою опытность и невинность...

- Спасибо, - произнес он, ночь или жизнь спустя.

Стоя спиной, он глядел в окно, за которым чуть брезжило.

- Не за что, - сухо сказала Изольда.

- Вы не поняли. Это станция - Спасибо. Вообще-то она - Запсиб, но нам больше нравится, чтоб Спасибо. Стране, партии, народу большому нашему... А в прошлом году наш командир дизель колхозу списал, так и спасибо ему не сказали, а еще анекдот такой есть ... тоже про спасибо... - бормотал военный, однако взял да опомнился. - Мне через десять минут сходить.

- Что ж...

- Вы думаете, что это - так... Маневры майора Маркова. Я с вами жить хочу. Судьбу свою с вашей навеки связать. Знаете, что-то в душе пустовало без вас. А теперь нет во мне пустых мест. Все заняты. Я не могу вам сказать, не умею. Боюсь неказисто высказаться. Откровенье, ведь это - открытье вен. Но говорим-то на выдохе, выделяя двуокись. Поэтому слова лживы всегда.

- А вы попробуйте.

- Ведь есть же чистая, честная, безупречная земная любовь? Та, о которой в книгах - ни буквы, в песнях - ни звука? - Она промолчала. - Зверем своим клянусь, она есть. Зверь ее запах чует. Жаль умереть, ее не отведав. Ни разу за всю богатую ожиданием жизнь не сделав попытки найти.

- Попытка - не пытка, - сказала Изольда.

- Давайте вместе искать. Мне, кроме вас, не с кем. Я совершенно один. То есть не один, конечно, а... Всегда найдутся те, кому мы зачем-то нужны. Мы с вами встретимся...

- Где же?

- Я не знаю. Пусть это будет небывший наш дом. Хотя думаю те, кому есть всегда до нас дело, вовек не отстанут от нас. Они и там нас найдут, поселятся с нами или поблизости. И своим вездесущим присутствием все испачкают и перечеркнут.

- И таким образом наша попытка...

- Нет, не таким.

- А каким?

- Мы от них оторвемся. На рассвете отправимся. - Глаз его, обращенный к ней, вдруг сделался жёлт. - Выйдем из дому до восхода солнца. Затемно заметем следы. Втайне от их всезнайства ступим на ту тропу. Может быть, оглянемся, но о них сожалеть не будем. Там те, кто не нашего круга, их зависть, стада, приманки, смрад их жилищ. Их угрюмые часовые, стерегущие то, что они называют добром. И наши пустые тела, лежащие близко друг другу. Надежно остывшие - пусть будут порукой им в том, что мы не вернемся. Только так они нас не хватятся, не кинутся по пятам. Пусть поделят наши пожитки. Плача о том, что смертны, празднично уберут тела. Похоронят их на всеобщем кладбище и тогда, наконец, забудут про нас. Ты бывала зимой в лесу? Видела, как солнце встает? А я слишком часто. Я и сейчас это вижу. Как снег под солнцем блестит. Как резвятся сытые волки. Как хороши мы в сером, как легок, гибок твой бег.

- У меня уже лапы мерзнут.

- Вольными волками пробежим по земле...

- Но не очень злобными, ладно?

- Злобность - качество универсальное. Волчья злость ничем не отличается о людской. Будем метить собой планету. Будем выть на луну.

- Выть у меня получится...

- Вспомним запахи, забудем слова. Можно общаться посредством запахов и прекрасно понимать друг друга.

- Станцию не прозевай.

Поезд замедлил ход, встал. За окном высились кучи и штабеля стройматериалов. Кирпич. Горы щебня. Трубы различных диаметров. Металл. Бетон. Крытые, но без стен, склады. Было немного туманно.

- Как же мы встретимся? - обеспокоился командировочный. - Местожительства у меня нет.

- У меня тоже.

- Как же друг друга найдем?

- По запаху.

- Я тебе номер своей военчасти дам. Только записывать ничего нельзя. Тебе надо запомнить. - Он назвал несколько цифр.

- Я запомню. Давай простимся, майор.

- Старший майор.

Вагон качнуло. Он торопливо прошел к выходу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

... стояла, глядя на жгутья пламени, как на некое чудо зевесово, как на юдо перуново, как на божественное полыханье, как на сошедший сверху огонь, чтоб вознести ее мужчину на небеса. Лицо ее замерло в неописуемой позе (рискну слово поза применить к лицу), рот округлен. Губы вытянуты, как для буквы 'у', правое ухо насторожено и склонено к плечу, будто ей из пламени только что глас был дан, глаза же неподвижно уставлены в останки ствола, словно это была неопалимая купина, а не в уголь сожженный пень.

Признаков майора, говорю, не было. Никаких от него останков. Ничего не блестело в золе. Хоть бы пряжка ремня, или пуговица, или гренада. Может, удрал, пока я жмурился - прочь от сего безумия.