Грим - Никита Никуда

Хуже уже не будет. Или будет еще? Если хуже еще возможно, значит, участь не так плоха.

Местность стала напоминать окрестности высохшего болотца с чахлыми деревцами, но густой, влаголюбивой травой, ноги в ней путались. Тропа еще более запетляла меж ухабов и кочек - не попасть бы в петлю ногой.

Совсем организм расклеился. Ноги не держат, падаю. То ли почва скользит подо мной, то ли сам я скользкий такой. Припадая на левую, уповая на правую. Отвоевывая пространство за пядью пядь. Словно с каждым шагом заново собирал все крепежные детали организма, сочлененья его.

Сколько кочек, однако. Эти кочки в кучу собрать - получится Эверест. Знать бы заранее, что это за мытарство - жизнь. Шаг вправо, шаг влево - открытый перелом.

Однако далее впереди лес выглядел гуще, наверное, и местность выправится. И где-то там найдет эта тропа себе конец. Сколько же, Боже, эту тропу длить?

Мы имеем такого Бога, какого заслуживаем. Уповаем, пеняем ему, просим ни много, ни мало - милости. Молим любви, думая, что достойны. А Он всё молчит, холодно взирая на нас. Никогда ни о чем Его не просил. Того и гляди нарвешься на грубость или на глупость Его. Чье это эхо в этом лесу? Я не кричал.

Кочки действительно кончились. Но впереди был пригорок. Передохнуть, перед тем, как начать подъем. Он прислонился к стволу, опасаясь присесть - потом не поднимешься.

Катя. Встречи при растущей луне. Одно наваждение на двоих. Счастье всегда дается не по заслугам. Но думал, успею, мол, заслужу. Не успел - разорвало разлукой надвое. Не вини меня, не уберегся, просто прости. Ныне мы разделенные отдаленностью, не слышим друг друга. Расстояния да толща воды обеспечивают звуконепроницаемость между мной и тобой. Но всегда буду помнить - сколько ни жил бы на этом свете, сколько б ни умирал.

Он преодолел подъем и снова остановился, хотя восхождение стоило ему меньших усилий, чем предполагал. То, что открылось глазу, напоминало давно прошедшее. Что-то знакомое содержал распростершийся перед ним ландшафт. Он дальше пошел, и чем более углублялся в этот лес, тем больше убеждался в его подлинности. Вот арка - стволы, сцепленные меж собой верхушками - забава лешего. Время вернулось, а пространство застряло на полпути. Двигаться ему стало легче, но все же не с той скоростью, какую хотел.

Попытаться ускориться, чтобы нагнать расстоянье, настичь то, что забрезжило, эвакуируя самое ценное: память о тебе.

- Помнишь, мы лягушек ловили, а маман нас отчитывала?

- Помню.

- Все образуется. Свищет вещий соловей. Слышишь ли?

Да, действительно, соловей.

- Теперь, когда столько минуло - зачем я тебе такой?

- Не через откровение, так через страдание открывается Бог. Радуйся - этим зеленым лапам, лучу в этой траве. Бог заливает нас ливнями от избытка любви. Вихрями кружит, огнем палит. А мы не понимаем и умираем от этого.

- Соловей. Солнышко. Облако...

- Водопляс.

- Так он жив?

- Иди. Недолго уже.

Лес сделался чрезвычайно дремуч, словно в сказке или тогда, в юности. Вот двуствольное дерево, с ветвями на одной из макушек, сплетенными, словно воронье гнездо. Я на одном стволе твое имя вырезал. Надо же, не затянуло за столько лет. Только смолой оплыло.

Эта дремучесть распространялась не далеко. Раньше это расстояние длиной в полторы версты за четверть часа одолел бы. Он снял с себя ремень с кобурой, двигаться стало значительно легче, держа их в руке, и по прошествии получаса за деревьями голубое мелькнуло, словно быстрый взгляд, брошенный исподлобья. Открывался просвет, меж стволами уже вполне явно поблескивало, близость озера учащала биение сердца - до пульсации в горле, как перед последним броском.

Сосны по песчаному спуску сбегали к воде, но обмирали, не решаясь ступить в воду. Утопая по щиколотку в песке, он подковылял к берегу. Бросил весла, упал, да неловко, на правый бок, и спохватился, обеспокоившись за лягушку: не придавил ли. Перевернулся, сунул руку в карман, уже предчувствуя, что он пуст. Потерял, ковыляя по кочкам, или в лесу она выпрыгнула? Но тут же заметил ее у самой воды.

Он стал подниматься. Казалось существенно важным, не дать ей уйти. Но лягушка, оглянувшись на него через плечо, как не могут оглядываться лягушки, бросилась в воду. Только круги от нее на воде, разбегающиеся концентрически.

Он уронил голову на песок, так и не сумев подняться. Да и незачем, наверное, было теперь. Штабс-капитан и кавалер офицерского Георгия был готов разрыдаться. Словно нечто жизненно важное упустил. Словно все метания и мучения напрасны. А ведь даже не помнил, как она попала к нему в карман, когда он во рву лежал.

Смерть есть всего лишь вертикальное приложение к горизонтальному. А превратившись в полную очевидность - не так безобразна. Он подтянул ремень кобуры, упавшей поодаль. Страшно не будет. Немного стыдно и всё. А скорбь по поводу смерти - значительно преувеличена сквозь линзы слёз.

Он не помнил, сколько так пролежал, не пытаясь понять, то ль уснул, то ли опять умер. Мир, вероятно, померк, или это в башке сумрачно? Что-то шумит в ушах. Правым глазом ничего не вижу. Что это сыро мне, солоно? Вода набежала? Слезы хлынули?

- Слезы. И платье на мне мокро. И волосы. Не утерпела. Не дождалась, пока высохнут.

- Катя...

- Прости, что замешкалась. Пока соберешь себя по косточкам. Покуда ткань нарастет. Пока эта ткань кожей оденется. Прости.

- Мы ведь прощались уже.

- А теперь, здравствуй.

- Мне сказали, что ты утонула.

- Лодочка опрокинулась.

- Ты же плаваешь...

- Я и выплыла.

- А потом?

- В другой раз мосточек подо мной обломился.

- Ты ведь легонькая.

- Я и выбралась. Вышла на берег по воде.

- Был и третий раз?

- Оскользнулась с крутого берега. Тут уж и выбираться не стала. Видно, судьба.

- А потом?

- Обернулась лягушкой. Подземными токами к могилке твоей прибило. Я и забралась к тебе в карман.

- Да полно, верно ли, что жива?

- Разве я могу солдату солгать? - сказала Катя, не сводя с него глубоких, голубых, пристальных.

Он оборонил свой солдатский жетон, который Катя сейчас рассматривала. Солдаты его ему подарили. Тогда, в 14-ом, он еще поручиком был.

На берег высыпали любопытные лягушки. Вдоль края воды крался карась. Рыбий немой восторг распирал его глаз, обращенный к берегу. Он подмигнул штабс-капитану выпученным глазом, и тут же нырнул. Какой-то пес, водолаз и ньюфаундленд, его спугнул. Вдали бродил по воде Водопляс. Резвились русалки, синие от синхронного плавания.

- Как же ты так, как же...

- Ты же звал меня.

- Я звал тебя Катей, а ты царевной пришла.

- Здесь все царевны, кто не отчаялся ждать.

Кожа, оставшаяся от ее прошлого воплощения, была брошена на берегу.

- Как там в сказке о царевне-лягушке Иванушка с кожей ее поступил? Бросил в огонь?