Анна Лихтикман - Поезд пишет пароходу

— А у тебя такое есть?

— Да, — ответил он так просто и беззаботно, что непонятно было: серьезно он говорит или шутит. — У меня — есть. Друг подарил.

Вот о чем говорил Герц, когда бредил. Он не забыл в своем проекте комнату, он нарочно оставил ее там, чтобы подарить кому-нибудь. И Мага почти не сомневалась, речь вовсе не о той каморке, где ютится Даниэль. Где-то здесь, рядом, настоящий Пузырек, и отец сейчас там.

Она позвонила Зиву.

— А что, если это никакой не подземный ход? То пространство, о котором твердил Герц, — возможно ли, что это комната и что он оставил ее нарочно?

— Послушай, постарайся успокоиться. Скорее всего, твой отец сейчас где-нибудь в отеле на Мертвом Море, дрыхнет в шезлонге, а ты с ума сходишь. Я понимаю, я сам же тебя завел, нарассказывал про подземный ход. Брось, Мага. Нет никакого подземелья под «Чемпионом». Глупости это все.

Этим утром я впервые не гримировалась и не облачалась в стариковские одежды. Я уже давно запаслась толстовкой с логотипом «Доку», которую забыл на лужайке кто-то из студентов. Пришло время ее надеть. Я положила в маленький рюкзак деньги с документами, а также одежду старухи, парик и грим, на случай, если не смогу без этого маскарада пройти в свой корпус. Подумав, что возможно кто-то будет меня искать, я прикрепила к двери записку, что на сутки уезжаю к родственникам.

Постояв у двери, я убедилась в том, что в коридоре никого нет, и выскользнула из номера. В вестибюле была суета, как я и предполагала. Никто не обратил внимания на то, как я выхожу из корпуса. На улице меня ожидал сюрприз. Непонятная конструкция, которую сооружали у моих окон до поздней ночи, оказалась гигантским голубым мозгом. Его вчера, видимо, надували компрессором. Мозг был сделан из полупрозрачного пластика, в котором солнце отражалось сотнями бликов. Он выглядел таким упитанным, довольным, что невозможно было не улыбнуться.

— Ох, ничего ж себе! — услышала я чей-то веселый голос. Рядом со мной стояли два студента в таких же толстовках Доку, как моя.

— Правда же, улет?! — сказал один другому. — А представляешь, надули бы рядом такую же огромную жопу?!

— Дождись Дня жопы, и будет тебе счастье, — ответил второй.

Я не могла удержаться и рассмеялась.

Парень наклонился над мешком, наполненным поролоновыми шапками-мозгами разных цветов. Он выбрал оранжевую и надел себе на голову, а затем церемонно поклонился мне:

— Приятно познакомиться, я — Нив.

— Михаль.

— Возьмешь себе розовый, или ты феминистка?

— Но я вообще-то собиралась…

— Умоляю, не бросай нас в этой юдоли печали.

Я колебалась, не зная, что сказать.

— Надевай! — Нив протягивал мне шапку-мозг нежно-зеленого цвета, а потом достал откуда-то из мешка небольшое зеркало. Я вздрогнула, увидев себя без грима на фоне изогнутой стены пансионатского корпуса. Во время своих прогулок я часто смотрелась в карманное зеркальце, чтобы проверять, как обстоят дела с макияжем, и привыкла к тому, что из зеркала на меня смотрит старуха.

— Неужели не нравится? — спросил Нив, увидев мое испуганное лицо. Я поняла, что должна немедленно взять себя в руки и играть. Разве не этим я занималась все это время в «Чемпионе»?

— Не, ну только не зеленый, — сказала я, немного глотая слова, как это делают общительные студентки. — В этом зеленом я как Шрек, ну правда.

— А, так вот вы где! — раздался веселый возглас у меня за спиной. Я обернулась. Передо мной стояла Уриэлла. Огромная шапка-мозг сползала ей на глаза. — Мы ведь не знакомы? — сказала она, протягивая мне пачку флаеров.

— Кажется, нет, — ответила я.

— Ну, поехали! — сказал Нив.

Мы направились к небольшой площади, у которой была устроена сцена. Там уже стоял Зобак в самом жутком и великолепном из своих костюмов и проверял микрофон: «Раз, раз, раз». Афиши по обоим краям сцены приглашали желающих на лекцию «Мозг — изумруд золотого возраста». Зобак был в ярко-зеленом пиджаке с петлицами и эполетами и лиловом галстуке, сияющем как неоновая вывеска. За время моего пребывания здесь я заметила, что от лекции к лекции костюмы доктора становились все ярче и безумнее. В общем-то, он ничем не отличался от пожилых Элвисов, которые выступают на каждом углу в Лас-Вегасе. К тому же он явно перебарщивал с гримом: лицо у него было розовым, как у куклы.

Приятель Нива (его звали Одед) притащил откуда-то ящик с брошюрками и бутерброды с соком на всех. Я уже сто раз могла бы сбежать от этой компании, но мне почему-то не хотелось. Впервые за весь последний год я стояла так близко к живому человеку. В своих командировках я не стремилась ни с кем знакомиться, это бы мне мешало, а все время, что я изображала здесь старуху, и вовсе не позволяла никому приблизиться, боялась, что грим заметят. Каким удовольствием оказалось быть рядом с людьми, ощущать ореол из тепла, запаха и еще чего-то очень человеческого, чему нет названия.

Мы слушали длинную лекцию, потом довольно быстро сбыли весь запас шапок. Потом нас послали помогать старикам заполнять опросники психологического исследования, цель которого я так и не уяснила.

К моему столу подошла Ципора Бермингер.

— Часто ли вы покупаете новые вещи? — спросила я.

— Нет, — твердо отвечала Ципора, кутаясь в шарф, с которого забыла снять ценник.

— Сожалеете ли о совершенных покупках? Пытаетесь ли их обменять?

— Нет. С чего бы это. Никогда!

…

— Анкеты закончились! — объявила Уриэлла, сидевшая рядом со мной. — Все, отпахали. Пошли посидим на крыше!

Я и не заметила, что день, который я собиралась провести в одиночестве, подходил к концу.

— Точно, на крышу! Пока солнце не зашло, — подхватил Нив.

Через пожарную лестницу мы вышли на крышу одного из корпусов. Здесь все еще было тепло. Мы уселись на широком бортике.

— Давно волонтеришь? — спросил меня Нив.

— Нет, совсем недавно.

— А где учишься?

— На педагогическом, — ляпнула я первое, что пришло в голову.

— А почему работаешь здесь, а не с детьми?

— Дети — отстой, — ответила за меня Уриэлла. — Со стариками в тысячу раз интересней.

— Тоже мне интерес, — усмехнулся Нив.

— Нет, правда. На старом лице все написано, а молодое — как резиновое.

— Поменяешь свое резиновое на старое? — заржал Одед. — Сделай пластику с морщинами. Тоже станешь интересной.

Уриэлла хотела возразить, но махнула рукой:

— Ладно, не веришь мне — не надо. Мне правда нравятся старые лица.

— Ну да… Морщинки-лучики, мудрость, доброта, приятие… Знаешь, что меня реально бесит? — Одед и в самом деле злился уже по-настоящему. — То, что правду о стариках нам не говорят.