Канта Ибрагимов - Стигал

«Это никого не умаляет. Сегодня беда у одних, завтра у других, а чеченцы, если есть возможность и необходимость, должны друг другу помогать, тем более на чужбине. К тому же я больной. А деньги возьми». Она к ним даже не притронулась, но процесс уже набрал обороты, и когда я прилетел в Грозный, тетя Шовды позвала к себе.

– Дай согласие на их брак…

Я пишу: «Уже дал, если сама Шовда согласна».

– Она-то согласна. Просто переживает, ведь когда она в Москве, то с тобой почти рядом – всего два часа полета. А уехать в Вену, тебя бросать.

«Почему бросать? До Москвы два часа, и до Вены еще два. Сейчас ведь не на арбе ездят», – написал я. Конечно, я очень рад – дочка определилась. Но ведь надо все это как положено организовать. А как это сделать при моей ситуации? И я даже не ожидал: как-то все родственники и односельчане о свадьбе узнали – все с подарками и деньгами ко мне. И тут же Маккхал из Европы прилетел, тоже с уважаемыми старцами ко мне приехал. Мы, как положено, скрепили свое родство. И я думал – здесь хибара и условий у меня нет. Пусть по-современному тихо-мирно Шовду прямо из Москвы увозят. Однако Шовда решила – все будет по нашему обычаю. Она выйдет замуж пусть и из «хибары», но из своего родового села, из своего родного, горного аула. Лишь за день до свадьбы она прилетела из Москвы. Вместе с тетей приехала в горы, хотя бы ночь в своем доме переночевать. Согласно нашим обычаям, я ее видел только мельком – красивая, нарядная, истинно невеста! На следующий день ее увезли, а здесь до сих пор судачат про ее жениха – чистый европеец: детям, женщинам деньги раздавал и, вопреки обычаям, ни от кого не скрывался, а все восторгался:

– Вот это горы! Да, Альпы отдыхают. Здесь все первозданно, мощно, дико! Это ведь симфония гор! Как величаво!

Но я запомнил иное – Шовда тоже нарушила обычай. В последний момент пришла ко мне, обняла, прослезилась. А потом стала серьезной и на ухо прошептала:

– Дада, ни о чем не беспокойся. Лишь себя береги… А с этой мразью я сама теперь разберусь.

Что за «мразь», я спросить тогда не мог, не до блокнота было. А позже тоже не смог, просто не хотел ее налаживающуюся молодую жизнь будоражить…

Я с этой мразью сам разберусь, и должен…

Долго, почти три месяца, я к своим записям не прикасался. И неохота, и некогда. А сегодня уже повеяло осенью. Тяжелые, сырые, ленивые тучи приползли с севера. Все в тумане. Все в густых облаках, и ничего не видно. Тоска. Кажется, весь мир во мглу погрузился. Точнее, мира вовсе нет. Ничего не видно, и я словно один, и далее моей хибары ничего нет, не было и не будет. Находиться в облаке – словно в мистический мир окунуться.

Тишина. Тяжелая, гнетущая тишина, и даже веселого неугомонного урчания речки не слышно. После раздольного буйства лета, эта первая волна северного муссона наводит тоску и давит неизбежным старческим одиночеством, напоминая еще раз, в который раз, что жизнь на исходе, что осень, может, уже запоздалая осень – во мне самом, в мыслях, в душе. Так несносно, тяжело дышать, что даже моя хибара – как могила. Тогда я быстро выхожу, но здесь еще хуже; мрак ночи и беспросветная туча кругом – это точно как в гробу, и я вновь забегаю в хибару, здесь хоть свет есть, тепло. И если бы было с кем поговорить, хотя я-то и говорить не могу, но послушать кого-нибудь… Тоже некого. Страшное испытание одиночеством – наидревнейшая пытка человека. А ведь было время, когда хотел быть один, в одиночестве. И тогда я жить не хотел и не мог, болел – и телом, и душой. А сейчас я хочу жить, я должен жить, и я хочу с кем-то общаться и мысленно общаюсь, порою мычу им… Это фотографиям моих родных. Жена со старшим сыном – они вместе ушли. Тут же рядом Шовда с моим очаровательным внуком – моя страсть и любовь! А в сторонке портрет младшего. Почему он в сторонке? Не знаю. Так получилось. Наверное, потому, что я с ним не общаюсь. Не могу. Пока не могу… Сегодня я даже своего дорогого внука поприветствовать не могу, нет настроения. Видимо, погода так давит. И чтобы совсем не сойти с ума от одиночества, я вновь, после долгого перерыва, сел за свои записи. Кстати, вновь вспоминаю, как я когда-то читал, что писатель – это тот, кто не может не писать, так прет из тебя текст. Но если можешь не писать – лучше не пиши. Ибо зачем изводить бумагу, ведь никто не прочитает. И все же я пишу – хочу с кем-нибудь пообщаться, поделиться своей судьбой, своими переживаниями и мыслями. Хотя вряд ли что-либо умного, интересного и познавательного в этой писанине есть. Но, тем не менее…

В общем, после онкоцентра я полетел в Вену. Оттуда повезли в Швейцарию, и я там в каком-то сверхсовременном медицинском центре обследовался и лечился около двух недель. В целом, мое состояние нормальное, и сравнивая мои прежние показатели с нынешними, особенно крови, врачи просто удивлены. Это, они говорят, от образа моей жизни – питание, чистый воздух, вода высокогорья Кавказа и, конечно же, психологический комфорт. А я-то сам понимаю, что у меня бешеная, именно бешеная мотивация жить, мотивация не жертвы, а охотника: должен убить!

Так что пообщался я вдоволь с дочкой, поласкал с удовольствием внука, поиграл с ним… да эту радость не утолить. И все равно мне очень захотелось домой, в родные горы. Здесь летом столько дел: и пчелки, и мои кони, и… Но Шовда не отпускает. При мне она звонит нашим односельчанам, и они докладывают, что все нормально, за всем присматривают, сложностей и новостей нет. В принципе, я, как и Маккхал, мог бы в Австрии остаться, и проблем, вплоть до отдельного жилья и лечения, не будет – зять, да и Шовда, все берут на себя, но я, в отличие от того же Маккхала, так не могу. Просто не могу, я рвусь домой, меня тянет туда. И, не скрою, когда я оставался один (это было ночью, у меня были свои три комнаты со всеми удобствами), меня всегда «клинило», и я брал палку – нашел в парке, понравилась, чем-то похожа на мою винтовку – и наводил прицел. Порою до утра «стрелял», всех охранников побеждал и ко лбу внука дяди Гехо ставил «ствол»:

– Сколько пуль ты в моего сына пустил? Не пожалел заряд, падла. Предатель! Получай!

Наутро Шовда видит мое состояние:

– Дада, тебе плохо? Ты плохо спал?

«Домой хочу, надо», – пишу я ей.

– А у нас здесь тоже горы чудесные.

Меня везут в горы. Красиво, приятно, но хочется в свои.

– На дельтаплане полетай, – на крайнюю меру пошла Шовда, – только с инструктором.

Три раза я летал с инструктором на большом дельтаплане. Инструктор сверху, а я снизу ремнями прикреплен. Я в экипировке, каска на голове – так потрясающе и восхитительно, так захватывает дух, что только ради этого хочется жить, и я как-то уговорил сопровождающих меня Маккхала и зятя дать мне полетать одному. С небольшой горки для начинающих «чайников» мне разрешили. Дважды летал один. Второй раз вообще без ошибок, четко и где надо приземлился, уже вроде умею управлять. Но Шовда пресекла дальнейшие мои полеты – это мой наивный и откровенный зять ей проболтался. За это он получил приличный нагоняй, да и меня дочь поругала: