Канта Ибрагимов - Стигал

«Дада, дорогой, ты ведь обещал осенью приехать. Приезжай. Очень жду, скучаю. Ты мне очень, очень рядом нужен. Я за тебя боюсь… Ты никому не показывал кассету? Что-то мне показалось, что сестра участкового на что-то мне намекала. Я прямо спросить не решаюсь, сам знаешь, все прослушивают. Но мне кажется, она о чем-то догадывается и тоже упрашивает, чтобы я тебя забрала. За тебя волнуется. Ведь ты один. Кстати, я здесь консультировалась с одним известным адвокатом по поводу кассеты. Он говорит, что шанс дать делу ход есть, и можно объявить международный розыск. Но пока ты там… И, вообще, я боюсь. Ведь у него теперь много денег, и он может своих нукеров сюда прислать. Впрочем, они и так здесь болтаются под видом беженцев. Бездельники и негодяи. А порою мне кажется, что лучше с этим дерьмом больше не связываться, а все Богу доверить. Я верю в справедливость и возмездие! Дада, прошу тебя, прилетай!

До скорой встречи. Мы ждем. Тебя внук ждет.

…У меня в начале декабря первое после перерыва выступление. Волнуюсь. Готовлюсь. Ты должен быть в зале.

Обнимаю – мой единственный и родной. Жду. Очень! Пожалуйста, прилетай. Ты обещал мне.

P.S. Письмо сожги».

Маккхал у меня ночевал. Все восхищался горами, но более гостить не захотел и говорит:

– Знаешь, здесь, даже в горах, какая-то странная атмосфера скованности. А в Грозном вообще жить невозможно… Слушай, ну как ты здесь один?! Прилетай. Там дышится свободнее, чем в твоих горах. А хочешь, и там в горах домик тебе возьмем.

Я сказал, что на зиму постараюсь приехать, а пока дела. И как только проводил его, направился к участковому.

«Ты кассету видел?» – написал я.

– Какую кассету?.. Так ты ведь мне ее не показал. Сказал, что выкинул.

Более с ним говорить бесполезно, но он:

– Кстати, у тебя что, сват был? Из Европы? А он запрещенную литературу или еще что такое не привез? – и на ухо мне шепнул, – если вдруг привез, сожги.

Я подумал – а может, они в моем доме «жучки» и даже камеры поставили?

Вроде каждый миллиметр в своей хибаре прощупал – ничего не нашел. Но от этого не легче. Муторно на душе, даже горы не вдохновляют. Тоска…

Давно не писал и не хотел. Зато сделал парадоксальный вывод. Можно писать драму и трагедию, можно пережить и переживать драму и трагедию, но, как бы там ни было, а смерть – это в итоге данность и закономерность, но цель жизни, как и литературы, – различать добро и зло, знать, что всегда есть надежда и перспектива, значит, всегда есть какая-то возвышенная цель, к которой ты, преодолевая все препятствия и невзгоды, приближаешься.

В последнее время у меня не стало необходимых средств, исчезли иллюзии, значит, и перспектива, и я не мог и не хотел писать; угасал, доживал. Бывали дни, очень тяжелые, хотя и солнечные, когда я не хотел и не мог выходить. Я не хотел любоваться той красотой, где в веках достойно жили мои предки. А теперь мне стыдно и очень тяжело; тяжело доживать в одиночестве. Тысячу раз тяжелее знать, что на тебе все заканчивается, обрывается, иссякает. Я чувствовал, что слабею не по дням, а по часам, что моя онкология, найдя благоприятный тон моей души, вновь оживает и пускает свои метастазы-заразы. Я худею. Апатия ко всему, и страх от всего. И даже дошло до того, что я боюсь сырую родниковую воду пить, я ее кипячу.

Это мое состояние оттого, что я считаю: весь мир, точнее, наша страна, опять возвращается в лоно крепостничества, и даже не в осовеченное крепостничество, а в еще более ужасное – рыночное крепостничество, когда главное – это деньги и только деньги. И этим теперь заражены вся и все – и не только люди, но и воздух, и вода впитали в себя этот дух крепостничества. Только горы еще стоят, но и они очень понурые – им отныне тяжко видеть, что среди кавказцев, горцев, чеченцев появились продажные люди. И мне стыдно перед этими горами показываться – не оправдал я надежд. И даже умереть, достойно погибнуть не умею, не могу, медленно сгниваю, как тухлая рыба, и запах от меня соответствующий… Ведь катетер мой источает зловоние, если постоянно его не чистить, и даже, может быть, если плохо думать и плохое настроение иметь. Мне и есть не хочется, а тут еще катетер чистить. Я жить не хочу и не могу. И умереть боюсь – там скажут: не мужчина, не то что род не сохранил, но и за истребление рода почему не отомстил, не погиб? А тут как-то появился участковый и говорит:

– Посмотри кассету.

Любопытство мое разыгралось. А это просто старый-старый черно-белый фильм моей юности «Последний из могикан», Гойко Митич в главной роли. По названию я намек понял, но по сути Чингачгук ведь красавчик во всех отношениях – и не сдается, и не унывает, и хладнокровно продолжает, как и его предки, жить, хотя и знает, что он последний, но и последнее слово за ним. Я этот фильм еще два раза пересмотрел. Оказывается, в нем глубокий смысл – до конца жить и бороться! И я захотел вновь летать, воспарить, взлететь над своим Кавказом! Я достал с чердака сломанный дельтаплан. Мало того, что нукеры внука дяди Гехо основные стойки поломали, они даже матерчатые крылья полностью изрезали, не поленились. Я уже, и не раз, чинил этот чудесный дельтаплан моего дорогого друга Максима. Но сейчас я этот аппарат модернизировал, установил компьютерный навигатор, который показывает силу и направление ветра, высоту, температуру, скорость, азимут и еще прочее-прочее, чего я даже не понимаю, но понимаю, что он очень поможет и до, и во время полета. Единственная проблема была с тканью для крыльев. Нужна была прочная, но очень легкая парашютная ткань. В Грозном я ее и не искал, сразу поехал в Пятигорск. Хотел взять ярко-красную, как была у Максима, но потом почему-то выбрал комбинированную – красная и белая полоса, как цвет флага древней Нохчийнчоь.

С погодой мне повезло – чудесная, как обычно бывает осенью. Тяжелые, дождевые тучи с севера не могут преодолеть высокие хребты, на чеченской равнине и в предгорьях пасмурно, затяжные, нудные, моросящие дожди, а на альпийских лугах почти лето. Солнце, тепло, легкий, прохладный ветерок. Первая попытка – с небольшого бугорка. Очень боялся, волновался. Полет, в целом, не удался; я не получил наслаждения и ощущения легкости, восторга и чувства самого полета. Словно плачущего от страха ребенка с горки на санках столкнули, он сразу же упал, заорал. Нет, это не дело. Это детский лепет и просто баловство, а я умею, хочу и должен летать. Главное, свой внутренний страх победить. А чего я боюсь? Доживать, догнивать в своей хибаре? Стал я на выступ скалы прямо за своей хибарой. Вид потрясающий – орлы над ущельем грациозно парят, и мне хочется воспарить. Я вновь включил свой навигатор. Долго все параметры изучал, еще раз проверил, тщательно ли я застегнут, и, сделав два-три шага для разбега, прыгнул со скалы, а восходящий воздушный поток меня подхватил, плавно хотел было закружить, но я уже почувствовал, что не падаю, и надо умело управлять, подъемную силу крыльев использовать.