Аманда Проуз - Дитя клевера

Джоан скрестила руки на груди.

— Ты можешь, Дот, рассуждать, как тебе угодно. Но одно мне абсолютно ясно. Ты подставила всех нас! Подвела! Причем самым страшным образом…

Дот издала короткий смешок.

— Вот как? Значит, и тебя я тоже подвела? Боже мой! Еще от него, — она кивнула в сторону отца, — услышать такое — это понятно! Но от тебя! Как ты можешь, мама? Ведь ты же сама рожала, ты прекрасно знала, через что мне предстоит пройти, но слова доброго не сказала мне! Выгнала вон, выставила за порог, даже не посоветовав, как женщина женщине! Сунула мне в руки какой-то сопливый носовой платок, и все! А ведь одно-единственное доброе слово в тот момент значило для меня много больше, чем все остальное! Как ты не понимаешь этого, мама? Но нет! Холодное отчуждение, неприступный вид — это ведь тоже было частью вашего наказания мне. Вы хотели заставить страдать меня еще больше… А за что было наказывать? За то, что я, видите ли, влюбилась не в того! А я ведь влюбилась! Речь не шла о сексе! Я любила его! Любила по-настоящему!

Дот почувствовала, как слезы снова полились по ее лицу.

— Я бы поехала за ним на край света! Я и собиралась уехать, бросить все, вас, этот проклятый дом… эту проклятую страну… в которой живут люди, готовые осуждать меня, называть преступницей и позорищем. А ведь все мое преступление состоит только в том, что я полюбила!

— Думаешь, ты единственная девушка на свете, кто остался ни с чем? — бросила ей мать. — У нее, видите ли, разбито сердце! Из-за чего? Маленькая такая трагедия… Споткнулась и пошла дальше!

— Маленькая трагедия, говоришь? Да я собиралась за него замуж! Я родила от него ребенка! Твоего внука, между прочим! Маленький мальчик, о котором сейчас заботятся посторонние люди. Они его кормят, одевают, купают, укладывают спать, поют ему на ночь колыбельные… И все потому, что у его отца, видите ли, не тот цвет кожи! Это какая-то нелепая шутка! Представить себе, что ты сидишь в церкви, бормочешь какие-то там молитвы в полной уверенности, что все так и надо! Как ты можешь! И как можно оправдать то, что ты со мной сделала? С нами! Что это за такая ужасная, бесчеловечная вера? Что это за церковь, в которой нет места снисхождению?

— Не я одна повинна в этом! Весь мир такой! Пора бы это уже понять…

— Пусть мир такой! Но это вовсе не значит, что он должен быть таким!

— Разумное замечание, Дот! — подытожил ее слова Рег. — Но реальная жизнь — она такова!

— Думаешь, я не понимаю этого, отец? Думаешь, после того, через что мне пришлось пройти, у меня еще остались какие-то иллюзии насчет собственной жизни? Я родила сына, а он никогда не узнает, кто его настоящая мать. Где же справедливость? Почему этому ребенку уже изначально было отказано в праве иметь родных отца и мать только на том лишь основании, что его дедушка не приемлет цвет кожи его отца? Подумай об этом, папа! Вы оба подумайте! Отмотайте время назад и хорошенько подумайте над тем, что вы сделали! В какое дерьмо вы себя превратили! Сами!

— Однако, Дот, он тебя бросил! — Джоан произнесла эту реплику тихо, но с особым ударением в голосе. Пора наконец сказать главное! — Он уехал, даже не попрощавшись с тобой! Так не поступают те, кто любит. Понимаю! Ты злишься, негодуешь, пытаешься переложить вину на меня, будто от этого тебе будет легче. Но не с меня все началось! И не я закрутила всю эту карусель… Понравится тебе это или нет, но я назову вещи своими именами. Он взял от тебя то, что хотел, а потом бросил с легкой душой. А ты теперь расплачиваешься за все остальное.

— Он хотел жениться на мне! — Дот медленно сползла на пол у стены, ноги у нее задрожали и стали ватными. Но она выкричалась и, как ни странно, протрезвела.

— Неужели? И ты веришь этому? Подумай сама, Дот! Неужели он и правда собирался жениться на тебе?

В комнате повисла короткая пауза. Все трое выдохлись. Всем хотелось поскорее покончить со столь бурным выяснением отношений и отправиться спать. Но все трое понимали, что этот разговор, быть может, их единственный шанс расставить все точки над i и более никогда не возвращаться к больной теме.

— Не важно, как обошелся со мной Сол, мама! Вы меня предали, вот в чем беда! Ты и папа… но особенно ты! И дело даже не в том, что ты ни словом не обмолвилась со мной о том, что такое роды, как все это будет… Хотя это был бы жест истинной доброты и материнского участия… я сейчас о другом. Ты ведь как мать знаешь, что это такое — родить ребеночка. Как ты тут же прикипаешь к нему всем сердцем и душой… Ты все это знала, понимала, что меня ждет, но ни слова надежды! Ничего, что могло бы хоть как-то подготовить меня к тому, что произойдет. Все в моей душе перегорело, сгорело дотла! И вот за это я тебя никогда не прощу!

Джоан склонилась над дочерью, пытаясь помочь ей подняться с пола.

— Думаешь, я не страдала? Думаешь, мне приятно было видеть, что творилось в нашей семье? Разве о таком я мечтала? Разве так я представляла себе рождение нашего первого внука?

— Мама! Если человеческие страдания можно измерить с помощью какой-то шкалы, то не сомневайся, я получила по полной!

— Оставь ее в покое, Джоан! — Рег в бессильном гневе стиснул кулаки. — Взгляни на себя, Дот! — Дот подняла глаза на отца. — Ты законченная эгоистка, вот ты кто! С каких это пор все в этом доме должно крутиться вокруг тебя? Когда это ты вдруг стала самой важной персоной в нашей семье?

Ухватившись за стену, Дот поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост. Расправила пальто, отбросила волосы с лица.

— Попрошу впредь называть меня не Дот, а Кловер! Дот — это что-то такое мелкое и незначительное… А я уже состоявшийся человек. Я родила сына! И потому я значительна и даже великолепна!

С этими словами Дот развернулась и зашагала прочь из комнаты, поднялась по лестнице к себе в спальню и легла в кровать. Ее родители обменялись долгим взглядом. Они ничего не поняли. Разве что у их дочери действительно поехала крыша.

Прошло две недели после того приснопамятного семейного представления. Кажется, впервые за долгие месяцы и родители, и дочь открыто высказали все, что они думали друг о друге, сколь бы болезненным для всех это ни было. И, как ни странно, атмосфера в доме после озвученных вслух обид и упреков улучшилась и стала гораздо чище и спокойнее. Даже сам воздух в доме стал иным. Ушла свинцовая тяжесть, которая буквально душила всех троих своей недосказанностью. Но вот все обвинения сказаны, и жизнь покатилась дальше. Дот перестала с затравленным видом красться по дому, стараясь остаться незамеченной. Нет, она не стала прежней веселушкой-болтушкой Дот. Такой она уже никогда больше не будет. Все в ее поведении свидетельствовало о том, что она продолжает жить с тяжелым грузом на душе. Но после того как она выплеснула свое горе наружу, после того как она поведала всего лишь о части тех ужасов, через которые ее пришлось пройти в монастырском приюте, ей хоть и немного, но полегчало. То есть мало-помалу стали восстанавливаться некие формы и очертания былой семьи. Конечно, это была уже совсем другая семья, в сравнении с той, которая раньше обитала в доме номер тридцать восемь на Роупмейказ-Филдс. Но зато все они теперь отлично знали, сколь хрупкими могут быть родственные узы и как легко разорвать их навсегда. Кое-какой опыт из случившегося Дот для себя извлекла. Развеялись иллюзии юности… И главная из них, что родители — это ее верная и надежная опора в жизни, что они всегда будут рядом с нею и в любую минуту придут на помощь. Теперь она точно знала. Да, они будут, и они придут, но при условии, что она станет жить по их правилам, что она никогда не нарушит те неписаные законы, которые она не имела права нарушать. Дот искренне завидовала своей младшей сестренке. Ди все еще наивно верила в то, что ее мамочка и папочка могут все!