Сергей Жадан - Интернат

— Эй, дядя, — говорит кто-то недовольным тоном, — ты тут живой?

Паша резко поднимается, ещё не до конца проснувшись, так что во рту остаётся сладкий привкус сна и покоя. Перед ним стоит Алёша: куртка застёгнута под горло, отчего голова его похожа на птичью и взгляд тоже — как у птицы. Скажем, у стервятника. Стоит, перетаптывается в холодной воде зелёными кроссовками, вытаскивает из карманов красные ладони, дышит на них холодным воздухом, шмыгает отмороженным носом, смотрит кровавыми белками.

— Идёшь, — спрашивает, — дядя, или тут будешь мёрзнуть? Давай, уплочено, надо идти.

— Иду-иду, — отвечает Паша, встаёт и видит, что Алёша здесь не один.

За ним под мелким, словно распыляющимся, дождём бредёт с десяток пассажиров. Первой идёт женщина, лет сорока, в тёмной дутой куртке, в короткой юбке, на высоких каблуках. Хорошо одета, с нормальной причёской. Уверенная в себе. Глянуть со стороны — возвращается домой из офиса. В нормальной жизни — какая-нибудь бюджетница, умеющая брать взятки. Единственное вот только — несёт на спине большой мешок из магазина строительных материалов, а в мешке что-то тяжело позвякивает, что-то вроде металлической посуды или медных вещей. Будто церковь ограбила, думает Паша. За ней, поддерживая друг друга под руку, идут ещё две женщины, молодая и старая. Очевидно, дочь и мать. Старшая младшую постоянно окликает: «Аннушка!», а младшая ничего не говорит в ответ. Аннушка немного забегает вперёд, как бегунья, что хочет оторваться на повороте. Но мама не пускает. Повисла на локте, как старое пальто, держит в свободной руке спортивную сумку с вещами. За ними катит детскую коляску совсем юная девушка. Паша думает, что мог бы её учить. Хотя, чему её учить? — спрашивает сам себя. — Она, похоже, и без меня прекрасно всему научилась. Коляска завалена бутылками с водой и одеждой — даже не упакованной, просто наваленной большой влажной кучей. Колёса коляски разбиты местными тротуарами. Видно, что ею активно пользуются, что это незаменимая вещь в хозяйстве. Впрочем, ребёнка в коляске нет, и где он, спрашивать не хочется. Затем шагает женщина в шубе, а кроме шубы, у неё ничего и нет, в смысле ни чемоданов, ни мешков, ни сумок, похоже, единственная семейная ценность — эта её шуба, вот она её и не снимает, срослась с ней.

На белку похожа, думает Паша. Идёт, топает по лужам разношенными туфлями. Каблуки сбились и перекосились, и поэтому сзади кажется, что у женщины пара копытец. За ней какой-то старик прижимает к себе под полой пуховика девочку-подростка, тоже дочку или внучку, в сером весеннем пальто, с разбухшим портфелем в правой руке. Потом идёт уверенная в себе молодая блондинка, в одной руке крепко зажав пачку сигарет, а другой удерживая чемодан на колёсиках. На блондинке кроссовки, протёртые джинсы и оранжевая курточка. Если будут стрелять, начнут, очевидно, с неё: она здесь самая яркая.

Паша пропускает всю эту странную процессию и пристраивается сзади. Это недолго, думает он, дойду с ними до мясокомбината, дальше — сам. А процессия идёт медленно, словно никто никуда не торопится, словно времени у всех — целый вагон, один из тех вагонов, что сотнями стоят здесь в тумане, как звери. Большинство — разбитые и выгоревшие, часть — с рваными сквозными дырами, хотя есть и более-менее целые. Стоят, ждут своей очереди: живым не останется никто. Вереница медленно тянется по платформе, останавливаясь и приседая при каждой яркой вспышке в вечернем небе. Когда платформа заканчивается, Алёша останавливается, поворачивается к группе. Все замирают. Девочка-подросток задирает голову к дедушке, что-то спрашивает, но тот прикладывает палец к губам: молчи, слушай, не сейчас.

Алёша решительно вытирает нос, оглядывает публику.

— Значь так, — говорит, — мобильники выключите, не курить.

Как в театре, думает Паша.

— Идти за мной, — продолжает Алёша недовольно. — Лучше молча. Лучше быстро. Засекут — я за вас не отвечаю.

Чёрт, кого я слушаю? — думает Паша. Но ничего не говорит: команда была молчать.

Алёша соскакивает с платформы прямо в туман. Женщина с мешком ждёт, не подаст ли он ей руку, не поможет ли спуститься. Но, не дождавшись, тоже спрыгивает вниз. Мешок звенит железом. Алёша откуда-то из темноты угрожающе шипит. Далее в темноту прыгает Аннушка, потянув за собой маму. Прыгает довольно ловко, но вот старушка летит за ней следом, как балласт из корзины воздушного шара. Девушка с коляской тоже хочет спрыгнуть, но не решается. Тут уже Паша не выдерживает, подходит, протолкнувшись, сначала соскакивает сам, затем берёт коляску, потом подаёт руку девушке. Встав ногами на твёрдое, девушка опасливо отдёргивает руку, хватает коляску, исчезает в тумане. Теперь к Паше решительно пробивается блондинка, бросает вниз чемодан. Паша, сдирая кожу на руках, ловит его и ставит на землю. Затем ловит блондинку.

— Аккуратно, — холодно говорит она. И тоже исчезает.

Потом Паша осторожно опускает внучку, подаёт руку дедушке. У деда ладонь костлявая и неуступчивая. Такими руками старые учителя в плохих школах таскают двоечников за ухо. Последней остаётся стоять копытоногая. Паша протягивает ей руку, женщина опирается на его ладонь, её прикосновение оказывается сухим и приятным, будто она только что вышла из тёплой квартиры, и вот она уже на удивление легко соскакивает вниз, натыкается на Пашу, так же легко от него отталкивается, быстрым движением поправляет волосы. Лицо у неё мокрое от дождя, но улыбающееся, словно она рада такой прогулке. Может, просто не хочет показывать, как ей страшно.

— Что у тебя с пальцами? — спрашивает Пашу. — Перелом?

— Всё нормально, — отвечает неохотно Паша.

— Ясно, — не верит она, поворачивается, топает по железнодорожному гравию на своих копытах.

Паша ещё раз оглядывается на вокзал. Видит, как из помещения на платформу выходят люди с автоматами, за ними выбегает приземистый, без бушлата: спешил, по-видимо- му, не успел одеться. За ним выбегает Пашин пёс, крутится у всех под ногами, держит в пасти что-то тёмное, такое, на что лучше не смотреть. Паша и не смотрит.

Под ногами скрипит гравий, время от времени попадаются пустые бутылки и пакеты из супермаркетов, снег вдоль железной дороги давно выжжен сгоревшими вагонами. Алёша идёт, как зомби. То есть целеустремлённо. Женщины за ним еле успевают. Особенно тяжело блондинке. Тащит за собой чемодан, подпрыгивающий на камнях и постоянно переворачивающийся, тащит его, как якорь, не может бросить. Паша её догоняет, предлагает взять чемодан. Но блондинка как-то подчёркнуто и демонстративно пугается и отшатывается от Паши, сухо благодарит, но так, что лучше б не благодарила. Паша останавливается, пропускает вперёд остальную часть участников их торжественного шествия. Не вышло? — смеётся женщина в шубе, кивая на блондинку. Угу, отвечает ей Паша, ждёт, пока все пройдут, затем уже идёт сам.