Сергей Жадан - Интернат

Комендант снова напрягается. Переводит взгляд с Паши на малого, потом снова на Пашу. Будто решает, кого расстрелять первым.

— Значь так, — говорит. — Значь так, Алексей Елисеич, давай, реши вопрос с товарищем уполномоченным. У меня связь с центром.

Достаёт телефон, поворачивается ко всем спиной. Толстощёкий Алексей Елисеич широко взмахивает рукой — будто бабочек отгоняет: давайте, говорит, на выход, нельзя подслушивать разговор с центром. Паша выходит. За ним малой. Следом Елисеич. Идёт, лениво похлопывая себя нагайкой по бедру. Выходит в коридор. Встаёт, смотрит по сторонам. Паша с малым стоят рядом, ждут. Вокруг сразу же собирается толпа из женщин и стариков.

— Товарищи, — говорит Елисеич официально и развязно, — прошу не поддаваться панике. Администрация работает над сложившейся ситуацией. Утром подъедет полевая кухня. Подгоним автобусы: один пойдёт на комбинат, другой — в посёлок. Ясно?

— Ясно, — говорит бабушка в мокром парике. — А до утра что делать?

— Хуй сосать, — раздражённо отвечает Елисеич, разворачивается и исчезает за дверью.

Публика, подумав, расходится. Паша достаёт телефон. Пробует набрать отца. Связи, ясное дело, нет.

Около камер хранения они находят свободное место. Малой достаёт запасной свитер, бросает на пол, садится. Паша устраивается рядом. Чувствует, что его куртка отсырела насквозь, не выдерживает местный климат. Паша съёживается, кутается сам в себя, пытается найти остатки тепла. Так, входя в утреннее море, ищешь тёплое течение, стараешься его держаться, греешься. Согреться особенно не удается, соответственно, не удается и заснуть. Малой дремлет, натянув шапку на глаза, прислонив голову к крашенной в синий цвет стене. Паша натягивает на голову капюшон, пытается забыть про сырость и голод, пытается, пытается, но у него ничего не выходит. Осматривает из-под капюшона соседей. Большинство спит, только в углу одна из женщин что-то рассказывает своей соседке. Женщине на вид лет сорок — серое пальто, тёмные сапоги, коротко стриженные волосы. Прижимает к груди папку с бумагами. Документы, догадывается Паша, держала где-то в столе, выбегала — успела прихватить. Потеряет — вообще никому не будет нужна. Её соседка — постарше, плотная тётка, сидит на мешках, расползающихся под ней. Такое впечатление, что села на кого-то живого, теперь додушивает. Слушает невнимательно, плачет всё время. Коротко стриженная и понимает, что надо бы остановиться, успокоить соседку, но не может: продолжает и продолжает говорить своё, глухим настойчивым шёпотом, так что все вокруг слышат, улавливая отдельные слова. Соответственно, никто рядом с ней не спит. А тут ещё и тётка на мешках плачет, и плачет так горько, что никто даже не пробует ничего ей сказать в утешение.

— Я утром из подъезда выхожу, — говорит стриженая, — А он лежит на лавке. Положили утром, оставили на видном месте.

— Да вы что? — плачет её соседка. — Да что вы говорите?

— Да, чёрный, породистый. Без головы, — продолжает женщина.

Тётка горько вытирает рот кончиками платка.

— И главное — не наш. Я в подъезде всех знаю. Принесли откуда-то.

Чёрный, думает Паша, породистый. Без головы. Очень хочется есть. Очень. Откидывает голову назад. Глаза закрываются, холод стоит в лёгких, как вода в забитой раковине. Кто-то поднимается из угла, медленно идёт на выход. Худой, затемнённый. С чемоданами в руках. И когда проходит мимо, от чемоданов бьёт мокрым собачьим духом. Паша аж отворачивается, словно это за ним пришли. Вжимается в стену, крепко-крепко закрывает глаза, но так становится ещё страшнее, так что он в панике поднимает голову, сонно осматривается, ловит в воздухе постепенно развеивающийся мёртвый запах псины. Смотрит на тёток. Та, что плакала, спокойно спит, свесив голову себе на грудь. Коротко стриженная нервно кивает головой, словно соглашаясь с кем-то невидимым. Рядом спит семья: мальчик и девочка с мамой, потом какой-то инвалид с костылями, за ним ещё женщины. Тихо и душно. Хочется есть.

— Есть хочется, — толкает Пашу малой.

Оказывается, он тоже не спит, ждёт.

— Консервы хочешь? — спрашивает Паша.

— Не надо, — возражает малой. — Опять весь в крови будешь.

— Ну сейчас, посиди тут, — Паша встаёт, оглядывается вокруг, идёт в зал ожидания.

В зале печально, как в трюме с невольниками. Все понимают, что вместе не спасутся, но каждый надеется, что спасётся сам. Пашу издали замечают патрульные, разворачиваются, быстро идут на выход. Ну и хорошо, смотрит им вслед Паша и поднимается по ступенькам на второй этаж. Переступает через чьё-то тело, цепляет ногой за сумку, тело со сна тяжело всполошилось, проснулось, словно всплывает с речного дна, на какое-то мгновение взгляд задерживается на Паше, потом снова расфокусируется, гаснет, идёт на дно. В углу второго этажа Паша находит вывеску «Буфет». Но не может найти вход: забаррикадированные окна, рекламный щит, сложенные в кучу строительные леса, сонные женщины на полу. Всё закрыто, всё мёртво. Он уже поворачивается, чтоб идти назад, как вдруг слышит шаги и весёлые голоса: женщина в коротком пуховике, в сапогах на высоких каблуках, с сумкой в руке. За ней двое военных, но без оружия. Штабисты какие-то, думает Паша. Идут, переговариваясь и не очень-то обращая внимание на сонный народ. Первый штабист отодвигает в сторону рекламный щит, за ним оказывается дверь, толкает, дверь со скрипом открывается. Другой штабист легко подталкивает женщину, та вызывающе посмеивается, не сопротивляется, исчезает внутри. Штабисты бодро переглядываются, тоже исчезают внутри. Дверь со скрипом закрывается. В буфете должно что-нибудь быть, думает Паша, хоть чипсы какие-то. Или шоколад. Нужно просто спросить. Подходит, осторожно толкает дверь, заглядывает в темноту. Просторный пустой зал, несколько столов, на них стулья, ножками вверх. На окнах — наклеенные крест-накрест полосы бумаги, чтоб стекло выдержало взрывную волну, в углу — бар, за ним тоже пусто.

— Эй, — зовёт Паша. Ему не отвечают.

Проходит к бару, поднимает доску, оказывается за прилавком. Коридор ведёт в глубину, в соседнюю комнату. Паша заглядывает и туда. В коридоре темно. Достаёт свой почти разряженный мобильник, подсвечивает. Несколько стульев, календарь на стене за прошлый год, гора грязной посуды. В конце коридора приоткрыта дверь. Паша направляется туда. Но видит на стуле пуховик. И светлый женский свитер. И ещё что-то из белья. И слышит там, дальше за дверью, голоса — крикливые, нетерпеливые.

— Анна, — кричит кто-то, — Ань, ну что ты?

Паша выключает мобильник, на ощупь выходит из коридора. Проходит через зал, спускается вниз, находит малого.

— Ну что? — спрашивает тот.

— Давай спать, — просит Паша.