Джанет Фитч - Белый олеандр

Когда бы я ни проснулась, меня ждал демерол. Врачи в масках, мягкие руки сестер, цветы, сладкие улыбки, капельницы, дети, перевязки, каждый вечер по телевизору «Том и Джерри», воздушные шарики и незнакомые люди. Просто скажи нам, просто скажи. СС. Полицейские в штатском. Как было описать Старр в перекрученном халате и с револьвером в руке? Я предпочитала думать о Мексике и мягких, точно мыло, обветренных лицах. Надоедливые звуки вокруг становились звоном комаров в нашем домике на «Острове женщин».

В полнолуние мама вдруг собралась, и мы уехали, взяв только паспорта и деньги, зашитые в пояс у нее под платьем. На пароме меня рвало. Ночевали на новом пляже, далеко на юге.

На следующий день она танцевала на крыше отеля с молодым человеком по имени Эдуардо. В распахнутые окна был виден риф в прозрачном, как стекло, море. На верхнем недостроенном этаже, под крышей из пальмовых листьев были натянуты гамаки, и мы могли жить здесь сколько угодно. В Плая-дель-Кармен мы были счастливы, разъезжая с Эдуардо на его черном «Додже» и чувствуя себя богачами — ¡qué rico! [11] Как богатые! ( исп .). — хотя в городе было всего две мощеных улицы и лавка мичоаканского мороженого на палочке. Помню картины, изображающие снежные вершины вулканов. Дважды в неделю приходил туристический лайнер, покачивая на волнах пятиэтажной массой, точно плавучий свадебный торт. Мама раскладывала Таро в кафе, где висел жирный дух курицы-гриль и карнитас, свинины по-мексикански. Я смотрела, как мужчина с помощью мачете крошит на тортильи мясную стружку. Ели мы вдоволь.

По ночам Эдуардо играл на гитаре и пел цыганские песни вместе с гостями отеля, а я качалась в гамаке, как сложившая кожистые крылья летучая мышь. Летучих мышей по ночам была тьма-тьмущая. Мама говорила, их привлекают фрукты: манго, бананы, папайи. Все мое тело покрылось «ведьмиными кольцами» лишая. Доктор в бетонной клинике дал лекарство.

— Когда мы уже поедем домой?

— У нас нет дома. Я твой дом.

Какая она была красивая в купальнике и скатерти, обернутой вокруг бедер!

Погода испортилась, Эдуардо закрыл отель до следующего сезона и вернулся к родителям в Мехико. Нам разрешил остаться. Было грустно и страшно. Спасаясь от ветра, мы закрыли ставни. Спокойное прежде море вздыбилось и пожрало пляж, подкралось к зарослям мышиного гиацинта. Туристы пропали. Мы питались консервированной фасолью и разводили сухое молоко. В отель хлынули тощие кошки, дикие или брошенные на зиму хозяевами. Мама их пускала. Небо походило на желтеющий синяк.

Косой дождь хлестал в ставни, просачивался под двери. Кошки прятались по темным углам. Порой, сидя за столом, мы ощущали прикосновение к ногам пушистых хвостов. Мама писала при свете керосинового фонаря. Кошки были голодными, но она не обращала внимания на их мяуканье.

В конце концов она заперла отель, и какие-то студенты отвезли нас в Прогресо на берегу Мексиканского залива. Корабль, идущий в Техас, вонял рыбой. Капитан дал мне таблетку, и я очнулась только на каком-то диване в Галвестоне.

— Ее поймали, — сообщил полицейский в штатском, в белых носках. — Застукали, когда попыталась увидеть мальчишку. Говорит, что уезжала к сестре. Черт, ты же прекрасно знаешь, что стреляла она! К чему эти байки про грабителей? Она тебе даже не мать!

На месте Старр я, быть может, тоже стреляла бы. Или измазала бы дверные ручки олеандром, как мама, если бы Рэй сказал, что меня разлюбил. Не получалось сосредоточиться. Старр в ночнушке, мать в голубом платье, Барри, прижимающий мокрый платок мне ко лбу. Все казалось одинаковым, склеивалось, как карандаши, забытые в машине в жаркий летний день. Особняком стоял только Дейви. От разговора с полицейским у меня началась мигрень, и снова потребовался демерол.

Дорогая Астрид!

Врачи не знают, доживешь ли ты до утра. Я расхаживаю по камере длиной в три шага, взад-вперед, всю ночь. Только что приходил тюремный священник, я пригрозила вырвать ему печень, если еще раз явится. Я так тебя люблю, Астрид! Я не вынесу! Больше в мире никого нет, только мы с тобой, ты разве не знаешь? Пожалуйста, не бросай меня здесь одну. Заклинаю всеми силами света и тьмы, пожалуйста, пожалуйста, не уходи.

Я перечитывала этот абзац, наслаждаясь каждым словом, как Старр — Библией. Забывалась сном, а слова все звучали в голове. Да, ты была моим домом, мама, моим единственным домом…

Freude! [12] Радость ( нем .). Девятая симфония Бетховена, «Ода к радости», Чикагский симфонический под управлением Георга Шолти. Страшно подумать, что я чуть тебя не потеряла! Я живу ради тебя, мысль о том, что ты жива, дает мне силы. Как бы я хотела тебя обнять, услышать стук твоего сердца. Я пишу для тебя стихотворение — «Моей Астрид, которая живет, несмотря ни на что».

Новости в тюрьме разлетаются быстро, и женщины, с которыми я раньше никогда не разговаривала, справляются о твоем здоровье. Я могла бы стать на колени и благодарно поцеловать затхлую землю. Попробую добиться свидания, но не питаю иллюзий по поводу здешнего милосердия.

Что сказать о жизни? Славлю ли ее, потому что ты осталась жива, или проклинаю за все остальное? Ты слышала про «стокгольмский синдром», когда заложники начинают сочувствовать захватчикам в благодарность за то, что их не пришили сразу? Не будем благодарить гипотетического Бога. Лучше отдыхать и набираться сил для новых сражений. Хотя я знаю больницы: сестры-волонтерши, детские журналы и, если ты паинька, капельница с морфием.

Будь сильной.

Она ни разу не написала: «А ведь я тебе говорила».

Пришел фокусник. Меня заворожили его красивые руки и округлые, текучие движения. Я не могла оторвать глаз от его пальцев, они были интереснее любых фокусов. Он прямо из воздуха взял букет бумажных цветов и с учтивым поклоном вручил мне. Я подумала, что такова и любовь — она берется ниоткуда, яркая и неправдоподобная. Как Рэй, который лепил меня пальцами, точно мягкий воск.

Рэй… Я старалась не думать о том, что он сбежал, бросив меня истекать кровью. Я знала, почему, когда приехала «Скорая», его там не было. Он чувствовал примерно то же, что я по отношению к Дейви, — что изуродовал мне жизнь. И не мог этого вынести. Он с самого начала не хотел, чтобы мы были вместе, создала все это я, своей волей. Рэй как будто знал с нашего первого прикосновения, к чему это приведет. Его глаза постоянно умоляли оставить его в покое… Хотелось увидеться хотя бы раз и сказать, что я его не виню.

Иногда я просыпалась с уверенностью, что он придет переодетый, и мы снова будем вместе. Он виделся мне в каждом незнакомом интерне, санитаре или посетителе в детской палате. Я никого не винила. Могла бы сразу понять, чем все кончится. Особенно после мамы и Барри…