Джанет Фитч - Белый олеандр

На Рождество вновь стало жарко. Поверженную долину и горы накрыл, как мигрень, густой смог. Судя по курьерам, мужчинам и другим явным признакам, Оливия вернулась. У Марвел праздновали с размахом: вытащили из гаража зеленую металлическую елку, украсили двери и окна разноцветным пушистым дождиком, похожим на ершик для бутылок, поставили на черном дворе снеговика, а на крыше — светящегося Санту с оленями.

Пришли родственники. Меня не представили. Я разносила крекеры и сырные шарики в ореховой крошке. Они делали семейные фото, в которых никто не предложил мне встать рядом. Я пила взрослый эгг-ног с обжигающим бурбоном, а когда стало совсем невмоготу, вышла во двор.

Сидела в темноте в игрушечном домике и курила забытую кем-то сигару. До моего слуха доносились рождественские песни, которые круглосуточно крутила Марвел: «Рождество» Джоуи Бишопа и «В Вифлееме» Нила Даймонда. Старр хотя бы на самом деле верила в Христа! Мы сходили в церковь, поглазели на ворох соломы в яслях и младенца Иисуса, новорожденного Царя.

Из всех праздников, отмеченных красным цветом в сентиментальном американском календаре, мать больше всего ненавидела Рождество. Помню год, когда я вернулась из школы с самодельным ангелочком с блестками на крыльях из тонкой бумаги; она отправила его прямиком в мусорное ведро, не дожидаясь, пока я усну. В сочельник она всегда перечитывала «Второе пришествие» Йейтса: «Что за чудовище… ползет в Вифлеем». Мы пили глинтвейн и гадали на рунах. Она не пришла в школу послушать, как я пою с классом «Придите, верные» и другие рождественские гимны. Даже не отвезла меня.

И вот теперь, когда я тенью ходила за Марвел по торговым центрам, слушала оглушительные записи рождественских песен и смотрела на сережки с подсветкой у Марвел в ушах, я начинала понимать маму.

Представляла, что мы сейчас вместе в Лапландии, где зима длится девять месяцев. Живем в расписном доме, носим войлочные сапоги, пьем молоко северных оленей и празднуем солнцестояние. Привязываем на деревья вилки и сковородки, чтобы отпугнуть злых духов, лакомимся забродившим медом и собираем осенью галлюциногенные грибы. А когда идем по нужде, олень ходит следом, жаждая соли наших тел.

В доме наклюкавшийся брат Эда, Джордж, переоделся в Санту. Его гогот перекрывал остальные голоса. Эд сидел рядом на кушетке, еще более пьяный, но тихий. Джастин получил в подарок набор гоночных автомобильчиков, на который ушла недельная зарплата Эда, а Кейтлин — пластмассовую розовую детскую машину. Мои подарки покупались в магазине «Все за доллар»: брелок для ключей с фонариком и свитер с изображением игрушечного мишки. Сейчас я как раз была в нем — Марвел настояла. Я курила сигару и включала фонарик на долю секунды раньше, чем загорался нос оленя Рудольфа на крыше. Наша с Руди тайная беседа.

Как легко умереть, когда ты пьян: залез в ванну, уснул и утоп. Никакая черепаха не приплывет на помощь, ни с какого самолета не заметят. Я взяла мамин нож и стала играть в «раз-два-три» на полу домика. Спьяну через каждые несколько раз попадала по пальцам. Подняла руку, с удовлетворением рассмотрела кровь. Такое же удовлетворение я получала, когда люди таращились на мои красные шрамы и отворачивались. Раньше меня считали красивой. Напрасно! Теперь вы видите, какая я на самом деле!

Мягко провела ножом по запястью. Нет, надо не так — надо вскрыть всю вену сверху донизу, учесть глубинную структуру.

Глубинная структура — вот что мне хотелось выяснить: Джоуи Бишоп и его «Джингл-Белс-рок», поэты на прикрученных к стене нарах, красавицы под мужиками, которые едят три ужина подряд, дети, со слезами прижимающие к груди жирафов с оторванными шеями или разъезжающие в розовых машинках, и мужчины с искалеченными руками, томящиеся по малолеткам, в то время как бабы с фигурой порнозвезды взывают к Святому Духу.

Если бы можно было исполнить одно мое желание, Иисус, я бы попросила, чтобы меня забрала мама. Я устала собирать воду в паруса, ходить, есть и думать сама, устала от одиночества. Видимо, я все-таки не справлюсь.

Сквозь ставни Оливии пробивались узкие полоски света. Сегодня без посетителей. Все мужчины дома, с женами или приличными подругами. Кому на Рождество нужна шлюха?

О господи, сказывается общение с Марвел… Еще немного, и я начну отпускать расистские шуточки. Оливия — это Оливия. У нее красивая мебель, часы, ковер и чучело попугая Чарли. У меня — несколько книг, шкатулка, лохмотья кашемирового свитера и плакат с пометом животных. Не такая уж и разница. И у той и у другой — немного.

Подошла к соседской двери, сегодня никто не заметит. Во дворе пахло полевым луком. Постучала. Послышались шаги, Оливия открыла. Выражение ужаса на ее лице напомнило, что мы не виделись с ноября.

Она втянула меня в дом и заперла дверь. На ней была серебристо-серая атласная ночнушка и пеньюар. Играла музыка, которую я слышала в первый вечер, женщина с плачущим голосом. Оливия села на диван и тронула меня за руку. Я не шевелилась. Она не смела на меня взглянуть. «Рожа», называли меня в школе. «Франк Н. Штейн».

— Господи, что случилось?!

Хотелось ответить остроумно, холодно и саркастично, сделать ей больно. Она меня предала, бросила не колеблясь!

— Где вы были? — спросила я.

— В Англии. Что с лицом?

— И как, повеселились?

Я взяла со стола футляр из-под компакт-диска: ярко-освещенное лицо темнокожей женщины с цветком за ухом. Она пела что-то печальное про лунный свет среди сосен. Билли Холидей. Оливия разглядывала мое лицо и шрамы на руках, где не закрывал свитер. Теперь я была сама собой: открытой раной. Она больше не захочет моего общества.

— Посмотри на меня, Астрид!

Я отложила футляр. На столе добавилось темно-синее шероховатое папье-маше с фигурками. Тяжелое и прохладное. Интересно, что она сделает, если уронить его на каменную столешницу? Я была не настолько пьяна — поставила обратно.

— Это собачий мир. Вы знали? Они творят что хотят! Кстати, в мой день рождения. Мне пятнадцать.

— Чего ты хочешь, Астрид? — тихо спросила она, как всегда прекрасная, элегантная, с гладким нетронутым лицом.

Я не знала. Например, чтобы она меня обняла, пожалела… Хотела ее ударить! Хотела, чтобы она поняла, как сильно мне нужна, и пообещала больше никогда не уезжать.

— Прости меня, пожалуйста.

— Не притворяйтесь, вам все равно.

— Астрид, ну что я такого сделала?! Уехала из города?

Розовые ладони обращены вверх. Ждет, что я их наполню? Чем? Водой, кровью?

Разгладила атласный подол.

— Это же не преступление. Мне правда жаль, что меня не было рядом, но я не виновата.

Я села на диван и положила ноги на уставленный редкостями столик. Приятно чувствовать себя в роли капризного ребенка. Она пододвинулась. Я уловила знакомый зеленый запах духов.