Джанет Фитч - Белый олеандр

Официант принес кувшин.

— Я знала одного мужчину. Он возил меня по самым лучшим ресторанам. После обеда вставал и говорил: «А теперь куда?» И мы ехали в другой ресторан, где он съедал второй полный обед, с супом и десертом. А иногда еще и третий.

Она положила на черный хлеб розовый кусочек гаавилохи, изящно полила сверху укропным соусом и отправила в рот так, словно ела в последний раз в жизни. Я пыталась ей подражать: жевала медленно, обращая внимание на вкус сырой рыбы и грубого квасного хлеба со сладко-соленой коркой. Вкусы и запахи проявлялись, словно цвета на палитре или ноты в музыке.

— Прекрасный мужчина! Умный, богатый, как Крез! — Оливия промокнула рот и отпила вина. — А жил, как ленточный червь. — Устремила взгляд в соломенно-желтое вино, словно ища в нем разгадку такой невиданной жадности, и покачала головой. — Огромный, больше ста тридцати килограммов, наверное. Очень несчастный. Мне его было жаль. Бедный мистер Фред!

Не хотелось представлять, как она занимается любовью с боровом в сто тридцать килограммов, как он торопливо входит в нее, чтобы скорее закончить и начать заново.

— Как вы познакомились?

Она отогнала пчелу, которая кружила над вином.

— Работала в кредитном отделе его банка.

Я расхохоталась, представив Оливию в банке: стол, рабочий день с девяти до пяти, габардин, туфли без каблуков и обеды в дешевом ресторане.

— Шутите?

— Отнюдь. А ты думала, я разгуливала намалеванная по бульвару Ван-Найс в заячьей шубке? У меня, между прочим, диплом магистра делового администрирования. О, я знала про деньги абсолютно все — кроме того, как к ним подобраться. Выплачивала кредит за «Хонду Аккорд» и ютилась в крошечной квартирке недалеко от Чендлера.

— Толстяк спас вас от самой себя.

Она вздохнула.

— Бедный мистер Фред! В прошлом году умер от сердечного приступа. Все досталось брату. — Она пожала плечами. — Чего ожидать, когда съедаешь три ужина подряд?

Я сидела у Марвел и смотрела на обедающих. Они пялились в телевизор, поднося вилки ко рту, точно заводные игрушки, не замечая, что на них: запеканка с тунцом или кошачий корм. Я начала больше готовить, заявив Марвел, что думаю податься в повара, — хорошее занятие для женщины. Стала округляться, ребра обросли кремовой, как масло, плотью. Я восхищенно разглядывала в зеркале грудь, мечтала, чтобы ее увидел и взял в изувеченные руки Рэй. Мне нравилось, как двигается мое тело, когда я иду по улице. Марвел считала, что все дело в возрасте и я, говоря ее языком, «раздаюсь». Нет, просто время для меня ускорилось, я спешила стать женщиной.

Жаркое лето ударило, точно молоток. К девяти утра ты уже охал при мысли, что будет дальше. Оливия катала меня на «Корвете» по сто первому шоссе и через каньоны, Топангу и Канан-Дюм, на пляж. Потом мы на полной скорости спускались обратно на прибрежную автостраду, не обращая внимания на крики мужчин из других автомобилей. Я впервые ощущала себя такой красивой и храброй.

Иногда она готовила ромовый пунш и ставила на стерео бразильскую музыку: Милтон Насименту, Жилберту Жил, Жобим. Аструд Жилберту пела на удивление монотонно, как будто дремала в гамаке, укачивая ребенка. Над головой лениво вращались лопасти вентилятора. Мы сидели в гостиной на тахте с хлопчатобумажным полосатым покрывалом, ели манго с ветчиной и рассматривали бразильские фотографии Оливии. Она произносила названия городов, по-португальски пришепетывая: Рио-де-Жанейро, Итапарика, Ресифи, Ору-Прету, Салвадор. Колониальные города с яркими домами цвета фруктового льда, черные женщины в белых платьях, опускающие в море свечи. Оливия на карнавале: одеяние из серебристых блесток, с разрезами до подмышек, разметавшиеся волосы с перьями; держит за руку загорелого белого мужчину с прозаическими голубыми глазами.

— Тебе бы понравилось. Танцы три дня подряд!

— Терпеть не могу толпу, — отозвалась я, пьяная от ромового пунша, сладкого и тяжелого, как кирпич. — Все время боюсь, что меня затопчут.

— Случается. — Оливия кивала в такт самбе. — Во время карнавала лучше не падать.

Немного погодя она стала танцевать. Я смотрела с тахты, как она двигается в сложных ритмах. Юбка с запахом и платок на голове. Представляла ее в поту и блестках, в пульсирующей толпе под южным солнцем, в запахах рома, манго и «Ма Грифф». Музыка волнами струилась по ее телу, ноги скользили по полу маленькими шажками, ладони колыхались, слово пальмы, над приподнятыми локтями. А вокруг под солнцем — сотни тысяч человек всех оттенков кожи.

— Потанцуй со мной!

— Я так не умею, я же белая.

— Не говори «не умею». — Она широко улыбнулась. Ее бедра выписывали небольшие круги, словно ручей, бегущий по камням. Схватила меня за руку и сдернула с тахты.

Я неуклюже копировала ее движения, но даже пьяная понимала, как смешно выгляжу, как не попадаю в музыку, сбиваюсь с такта. Ее тело гармонично двигалось одновременно в десяти направлениях, упругое, как лента. Оливия рассмеялась, прикрыла рукой рот.

— Не смотри на меня, закрой глаза и почувствуй музыку.

Я повиновалась, а она положила руки мне на бедра и стала помогать. Потом отпустила, и я попыталась не сбиться с ритма, выделывая бедрами широкие дуги под сложный ритм. Подняла руки и дала волнам движения захватить все тело. Представила, что мы в Бразилии, на пляже с баром, крытым пальмовыми листьями, отважно танцуем среди мужчин, которых больше никогда не увидим.

— О Астрид, тебе обязательно надо побывать на карнавале! Украдем тебя, скажем твоей хозяйке, что ваш класс едет на экскурсию к Колоколу Свободы. Три дня без сна и еды, только танец! Обещаю, после карнавала ты уже никогда не будешь двигаться как белая!

Началась более спокойная музыка, Оливия положила руку мне на талию и начала медленный танец. Несмотря на пот и жару, ее духи сохраняли хвойную свежесть. Мы были одного роста. Я все время наступала ей на ноги и смущалась.

— Я мужчина, — объяснила она. — Я веду, ты следуешь.

Ее ладонь, всегда сухая, даже в жару, лежала у меня на пояснице. Мы двигались, точно волны на пляже Копакабана.

— Ты быстро растешь, — тихо сказала она мне на ухо. — Я рада, что нашла тебя теперь. Через год-два все было бы иначе.

Я представила, что танцую с мужчиной и он шепчет мне на ухо.

— Почему?

— Все окончательно сложилось бы. А сейчас ты открыта и можешь выбрать любую дорогу.

Она двигалась медленными кругами, уча мои бедра выписывать знак бесконечности.

Сентябрьские ветра раздували огненный вихрь на сухих холмах Альтадены, Малибу и Сан-Фернандо, пожирая чапаррель и типовые дома. Запах дыма неизменно возвращал меня к мыслям о матери на крыше под неблагонадежной луной. Какая она была красивая, какая совершенная и смятенная! Мой второй сезон пожаров без нее. Время олеандров. Я прочитала, что евреи сейчас празднуют Новый год, и решила тоже вести отсюда свой отсчет.