Джанет Фитч - Белый олеандр

— Красиво, да? Не чета общежитию! — произнесла Амелия Рамос с улыбкой, сидя на краешке стула и скрестив ноги. — Это мой дом, и я надеюсь, тебе понравится быть его частью.

То и дело в дверях мелькала какая-нибудь девушка с непроницаемым взглядом. Амелия подписывала бумаги и с легким акцентом объясняла правила. Каждая из нас раз в неделю убирается и готовит ужин. Застилает кровать, через день принимает душ. Стирку и другую домашнюю работу тоже делают по очереди. Амелия пояснила, что она дизайнер по интерьеру. Ей некогда, девушки должны сами себя обслуживать. Всякий раз, когда она делала паузу, я кивала, недоумевая, зачем ей вообще приемные дети. Наверное, дом для нее одной слишком велик, и ей одиноко.

За полированным обеденным столом девушки переговаривались между собой на испанском, приглушенно смеялись, поглядывая на меня, белую. Я уже была с этим знакома и понимала, что ничего не поделаешь. Амелия их представила: Кики, Лина, Сильвана. С длинной косой — Микаэла. А та, что подает ужин, жилистая и суровая, со шрамом в форме полумесяца на лбу, — Нидия Диас. Ели фаршированный чили, салат и кукурузные лепешки.

— Вкусно! — похвалила я, надеясь смягчить свирепый взгляд Нидии.

— Рецепты даю я, — пояснила Амелия. — Попадая сюда, некоторые девушки даже консервную банку открыть не умеют. — Она окинула взглядом Нидию и улыбнулась.

После ужина мы отнесли тарелки на кухню, где Нидия начала мыть посуду. Она сузила глаза и молча взяла мою тарелку.

— Подойди сюда, Астрид!

Амелия провела меня в салон, более женственный, чем гостиная, с кружевными скатертями и старомодным диваном. Усадила в кресло напротив и открыла на мраморном столике большой кожаный альбом.

— Моя родина, Аргентина. Роскошный дом!

Я рассматривала фотографии большого розового дома с мощеным двором, столы со свечами вокруг прямоугольного бассейна, званый ужин.

— Можно было пригласить двести гостей.

В полумраке виднелась массивная лестница, темные изображения святых. На одном снимке Амелия в жемчугах, вечернем платье и с лентой через плечо сидела на тронном стуле рядом с собственным портретом. По сторонам стояли хорошенький мальчик и мужчина, тоже с лентами.

— Мой сын, Сезар, и мой муж.

Интересно, что стряслось в Аргентине… Если все так здорово, зачем она перебралась в Голливуд? Где ее муж и маленький сын? Я уже собиралась спросить, но она перевернула страницу и указала крашеным ногтем на фотографию двух девушек в коричневой форме. Они стояли на коленях на газоне.

— Прислуга… — Амелия ностальгически улыбнулась. — Целыми днями сидели на своей толстой culo [16] Задница ( исп .). , и я заставила их пропалывать сорняки.

От ее восхищенного взгляда у меня по спине пошли мурашки. Одно дело приказать выполоть газон, а другое — это фотографировать. Зачем? Я решила: меньше знаешь — лучше спишь.

Спальня оказалась просторной, с окном из гималайского кедра и двумя кроватями под стегаными цветастыми покрывалами. Сильвана, моя соседка, была старше, выщипывала брови в ниточку и подводила губы контурным карандашом, без помады. Она лежала на дальней от двери кровати, обрабатывая пилочкой ногти. Я убирала одежду в комод и коробки — в большой стенной шкаф.

— В прошлой семье я спала в прачечной. Здесь хорошо.

— Ошибаешься! И не воображай, что, если станешь подлизываться к этой суке, тебе это поможет. Лучше держись заодно с нами.

— Она вроде ничего.

— Погоди, малолетка, еще увидишь! — засмеялась Сильвана.

Утром я дождалась своей очереди в огромную ванную с белым кафелем, оделась и спустилась. Девчонки уже уходили в школу.

— Я опоздала на завтрак?

Сильвана с равнодушными дугами бровей молча вскинула на плечо рюкзак. На улице просигналила машина, и она кинулась вон, села в низкий сиреневый пикап и укатила.

— Хочешь есть? — осведомилась у дверей Нидия, надевая бейсбольную куртку. — Завтрак в холодильнике, мы тебе оставили.

Лина и Кики Торрез прыснули со смеху.

Я пошла на кухню. На холодильнике красовался висячий замок.

Они дожидались у двери.

— Ну как, вкусно? — Янтарные глаза Нидии под шрамом поблескивали, точно ястребиные.

— Где ключ?

Кики Торрез, миниатюрная девушка с длинными блестящими волосами, расхохоталась в голос.

— У госпожи ключницы! Твоей ненаглядной аристократки!

— Она на работе, вернется к шести, — пояснила маленькая Лина с широким лицом потомков майя.

— Adios [17] До свидания ( исп .). , белобрыска! — произнесла Нидия и придержала остальным дверь.

Совсем скоро я поняла, почему девочки прозвали Амелию Стервеллой де Виль. В великолепном доме с резной мебелью мы все время голодали. В выходные, когда Амелия не работала, нас кормили, а в течение недели полагались только ужины. Она запирала холодильник. Телефон и телевизор стояли в ее комнате, звонки — только с разрешения. Ее сын, Сезар, обитал над гаражом. Он болел СПИДом и целыми днями курил травку. Жалел нас, понимал, как нам тяжко, но, с другой стороны, жил здесь бесплатно и потому не вмешивался.

Я сидела в десятом классе на уроке по основам безопасности с жестокой головной болью и уже не понимала, идет ли речь про венерические заболевания или туберкулез. Слова жужжали, как мухи, и бежали гуськом по страницам учебника, точно муравьи. Все мысли были о макаронах с сыром, которые я приготовлю на ужин, и о том, как я незаметно наемся сыра.

Делая белый соус к макаронам, я припрятала за тарелками пачку маргарина. Девчонки сразу предупредили, что дежурный по кухне тырит еду на всех, а если я откажусь, они мне устроят. Помыв посуду, я пронесла маргарин под рубашкой в спальню. Как только мы услышали, что Амелия разговаривает по телефону с подругой, я порезала пачку на кубики своим ножом. Ели медленно, лизали жир, как леденец. Я пьянела от поступающих в кровь чистых калорий.

— Восемнадцать стукнет — и досвидос! — заявила Нидия, обсасывая пальцы. — Если, конечно, не прибью эту суку раньше…

Меж тем я Амелии нравилась. Она сажала меня рядом и разрешала доедать с ее тарелки. В особо удачные дни звала после ужина в салон поболтать о дизайне, показать образцы тканей и обоев. Я кивала, слушала бесконечные байки про аргентинскую аристократию и уплетала сливочное печенье с чаем. Девчонки обижались на меня за пособничество врагу, и я их не винила. Они не разговаривали со мной в школе и на улице, когда мы долгими голодными часами ждали возвращения Стервеллы с работы. Ни у кого не было ключа — вдруг мы что-нибудь украдем или взломаем комнату и позвоним по телефону…

Что сказать о том времени? Каждое мгновение проходило под знаком голода и его молчаливого близнеца — непреодолимого желания спать. Занятия шли как в тумане, я не могла думать. Логика испарилась, память вытекла, как моторное масло. Желудок болел, месячные прекратились. Я парила над тротуаром, как дым. Начались дожди, я заболела. После школы некуда было пойти.