Джанет Фитч - Белый олеандр

За едой Джоан Пилер рассказывала о себе. На самом деле она сценаристка, а соцработа — временно, для денег. Сценаристка… Я представила, как презрительно хмыкнула бы мама. Джоан писала сценарий про работу в Департаменте защиты детей.

— Такого тут насмотрелась, не поверишь!

Ее прятель Марш, тоже сценарист, работал в магазине ксерокопий. Их белого пса звали Каспер. Джоан хотела завоевать мое доверие, чтобы я добавила материала. Называла это исследованием. Она была неформалом, работала на государство, знала всю подноготную, и я могла говорить с нею абсолютно откровенно.

Надо вывернуться наизнанку — такая игра. Я засучила по локоть рукав, продемонстрировала собачьи шрамы. Я и ненавидела Джоан Пилер, и нуждалась в ней. Она не ела маргарин, не выпрашивала на парковке монеты на звонок. Казалось, что я продаю себя за гамбургеры. Кусочки плоти с ноги в качестве наживки. Мы разговаривали, и я рисовала карнавал и голых танцоров в затейливых масках.

Джоан Пилер нашла мне новую семью. Девчонки подчеркнуто меня проигнорировали, когда она помогла вынести вещи к своему помятому спортивному «Фольксвагену», на бампере которого красовались наклейки: «Возлюби мать свою», «Лети на свет» и «Не дай другу голосовать за республиканцев». Сильвана презрительно заявила, что все дело в моей белой коже — особое отношение. Может, и правда. Скорее всего. И это совсем не справедливо, совсем. Однако в тот чудесный мартовский день, когда все фотографы Лос-Анджелеса сражались за лучший ракурс, чтобы снять синее, как птица счастья, небо, снежные вершины гор и виды на сотню миль, мне было все равно. Главное, что я уезжаю.

На Маунт-Болди лежала снежная шапка, а на бульваре Уилшир каждая пальма просматривалась на пять миль вперед. Джоан Пилер поставила кассету «Токинг Хедс».

— Тебе понравится, Астрид, — сказала она, когда мы ехали по Мелроуз-авеню мимо магазинов косметики и кафе сальвадорской кухни. — Рон и Клэр Ричардс. Она актриса, он работает на телевидении.

— Дети есть? — спросила я, надеясь на отрицательный ответ. Хватит с меня младенцев и подарков за доллар, когда двухлетка катается в дорогой игрушечной машине.

— Нет. Собственно, они подумывают об удочерении.

Я замерла. Удочерение. Слово стучало в голове, как камушки в коробке из-под овсяных хлопьев. Мысли путались. Мимо промелькнули «Парамаунт студиос», трое арочных ворот, терминал для оплаты парковки, люди на фэтбайках. Глаза Джоан затуманились тоской.

— В следующем году буду здесь.

Иногда я спрашивала себя, кто из нас старше…

Я медленно поворачивала в голове слово «удочерение», как будто оно радиоактивное. Перед глазами встало осунувшееся, утратившее упругость лицо матери, слепые от ярости глаза.

Джоан ехала мимо старомодных магазинов к западу от Ла-Брея-авеню. Секонд-хенды, магазины игрушек для взрослых. Мы свернули на юг, на тихую улочку с оштукатуренными домами, огромными белеными платанами с листьями-ладонями. Остановились, и я прошла за Джоан к двери. Эмалевая табличка под дверным звонком гласила: «Чета Ричардс». Джоан позвонила.

Открыла женщина лет тридцати, похожая на Одри Хепберн: темные волосы, лебединая шея, широкая лучистая улыбка. Пригласила нас в дом и густо покраснела.

— Я Клэр. Мы вас ждем.

Бархатный голос звучал старомодно. Она не глотала окончания, произносила звуки четко и звонко.

Джоан занесла чемодан. У меня в сумке лежали мамины книги, шкатулка дяди Рэя и вещи от Оливии.

— Давай помогу! — Женщина взяла у меня сумку и положила ее на кофейный столик. — Клади, где хочешь.

Я поставила остальное рядом со столиком и оглядела гостиную. Низкий потолок, бледно-розовые стены, красноватые сосновые половицы. Мне уже нравилось. Над камином висела картина — медуза на темно-синем фоне с тонкими яркими полосками. Живопись… Я не верила своим глазам: кто-то покупает настоящие картины! Стеллажи книг с потертыми корешками, компакт-диски, пластинки, кассеты. Две стены занимал современный удобный диван обтекаемой формы, с сиренево-красным тканым рисунком. В центре — лампа для чтения. Я затаила дыхание. Этого просто не может быть, не со мной… Она передумает…

— Надо обсудить пару моментов. — Джоан уселась на диван и открыла портфель. — Астрид, оставь нас на минутку, пожалуйста.

— Будь как дома! — улыбнулась Клэр Ричардс, гостеприимно вытянув руку, словно что-то дарила. — Осмотрись!

Она села рядом с Джоан и продолжала улыбаться, чересчур широко, как будто боялась, что я плохо подумаю о ней или доме. Хотелось успокоить ее, что страхи эти совершенно беспочвенны.

Я прошла в маленькую кухню. Красно-белый кафель, жемчужный стол, хромированные стулья, набор солонок и перечниц, кактусы, фигурки Бетти Буп из мультика и фарфоровые коровы. Кухня из сериала «Предоставьте это Биверу», на которой пьют какао и играют в шашки. Так всего этого хотелось — даже страшно!

Вышла во дворик с яркими широкими клумбами, цветочными вазами на деревянной веранде и китайским плакучим вязом. Игрушечную ветряную мельницу украшал пластмассовый гусь, на солнце у стены разросся красный молочай. «Безвкусно», — прозвучал в ушах мамин голос. Нет, очаровательно! Клэр Ричардс с ее испрашивающей любовь улыбкой — очаровательна. Ее спальня, стеклянные двери которой выходят на веранду, — тоже очаровательна. Стеганое одеяло на низкой сосновой двуспальной кровати, гардероб, комод и лоскутный коврик…

Вернувшись в дом, я увидела, что они еще изучают бумаги, склонив друг к другу головы.

— Ей тяжело пришлось, — говорила Джоан Пилер моей новой приемной матери. — В одной семье в нее стреляли…

Клэр Ричардс покачала головой, не в силах поверить, что находятся мерзавцы, стреляющие в детей.

Ванная будет моим любимым местом, это я сразу поняла. Кафель розовый и цвета морской волны, настоящая плитка двадцатых годов, матовое стекло с лебедем в камышах на ширме, отделяющей ванну. Лебедь этот показался до странности знакомым. Может, мы жили где-то, где был такой же? На полке поперек ванны громоздились бутылочки, разнообразное мыло и свечи. Я открывала крышки, нюхала и пробовала на руке крем. К счастью, шрамы уже бледнели, и Клэр не застала ярко-красные рубцы. Она чувствительная.

Когда я перешла в переднюю спальню, они все еще разговаривали.

— Очень способная, как я сказала, но много пропустила — все эти переезды, вы понимаете…

— Может быть, индивидуальные занятия, — отозвалась Клэр Ричардс.

Моя комната. Две мягкие сосновые кровати, на случай если останется на ночь подруга. Тонкие старомодные лоскутные одеяла ручной работы, с шитьем по краям. Короткие муслиновые занавески, опять шитье. Сосновый стол, книжный шкаф. «Заяц» Дюрера в аккуратной сосновой рамке. Напуган, насторожен, страх в каждой шерстинке… Села на кровать. Не представляла, как поселюсь в этой комнате и навяжу ей свой характер.