Джанет Фитч - Белый олеандр

Я слонялась по улицам Голливуда. Повсюду корчились в подворотнях бездомные дети, выпрашивали травку, мелочь, сигарету, поцелуй. Я видела в их лицах свое собственное. На Лас-Палмас-авеню за мной увязалась девочка с наполовину выбритой головой.

— Стой, Венди!

Когда она схватила меня сзади за куртку, я повернулась и приставила ей к горлу нож, который незаметно раскрыла в кармане.

— Я не Венди!

По ее грязному лицу текли слезы.

— Венди… — прошептала она.

В другой раз я почему-то пошла вместо востока на запад и на север, петляя по мокрым переулкам, вдыхая смолистый запах эвкалиптов, вечнозеленого питтоспорума и последних апельсинов. В туфлях хлюпала вода, лицо горело. Я смутно сознавала, что надо укрыться от дождя и высушить ноги, чтобы не схватить пневмонию, но что-то гнало меня вперед. Я сорвала уксусно-кислый апельсин. Витамин С.

Только выйдя на Голливудский бульвар, поняла, что делаю, — передо мной был наш бывший грязно-белый дом, мокрый от дождя. С бананов, пальм и блестящих олеандров стекала вода. Именно здесь потерпел крушение наш самолет. Я видела наши окна, те, что разбил Барри. Окна Майкла. У него горел свет.

На секунду сердце ожило и забилось надеждой. Я пробегала глазами список жильцов у домофона, представляя, как он откроет дверь, удивится. Вспоминала запах «Джонни Уокера», тепло квартиры, облезлый потолок, стопки журналов, отличный фильм по телевизору и его радушие. Масаока, Бенуа/Росник, П. Хендерсон… Ни Макмиллана, ни Магнуссен.

Разочарование ясно показало, чего я ждала — что мы все еще там, что я войду и увижу маму над стихотворением, завернусь в ее одеяло, а то, что сейчас, станет просто сном. Это не я почти без крыши над головой, не я доедаю объедки Амелии. В этой квартире мама понятия не имеет, кто такой Барри Колкер, а о тюрьме знает только по газетам. Я буду причесывать ее пахнущие фиалками волосы, плавать жаркими ночами в бассейне и давать звездам новые имена.

Нет, нас больше не было. И Майкла тоже. Дверь заперта, бассейн подернут зеленой ряской. На поверхности прыщиками вскипали капельки дождя.

Я прислонилась спиной к стене школьной столовой, стараясь не смотреть на обедающих ребят. Голова горела. Какая-то девочка заглянула в принесенный из дома пакет, поморщилась и выбросила еду в помойку. Я была потрясена, хотелось ее ударить. Конечно, дома ее ждет еда… Вспомнила «Искусство выживания». Когда самолет потерпел крушение, нужно пить воду из радиатора и дубинкой убивать ездовых собак. Тут не время привередничать.

Заглянула в мусорный бак. Коричневый бумажный пакет лежал на самом верху. Воняло страшно — баки никогда не мыли, — и все-таки я смогу. Я притворилась, что обронила что-то в мусор, и достала пакет. Внутри оказался бутерброд с тунцом и овощным маринадом на белом хлебе с маслом. Корочка была срезана. Еще обнаружилась чищенная морковка и банка яблочного сока с витамином С.

По сравнению с убийством упряжных собак — несложно. Я приловчилась ковыряться в баках, когда звонил звонок, и все выкидывали пакеты и бежали в класс. На пятый урок всегда опаздывала. Руки больше не тряслись.

А потом меня застукали… Девочка показала подруге: «Глянь на эту чувырлу! Ест из мусора!» Все обернулись. Я представляла себя их глазами: лицо со шрамами, пальцем ковыряю чей-то йогурт. Я бы перестала ходить в школу, но больше есть было негде.

Нашла библиотеку, где можно спокойно сидеть до вечера, разглядывать картинки в альбомах по искусству и рисовать. Читать я уже не могла, слова прыгали перед глазами, осыпались со строчек, будто розы с обоев. Я рисовала на узкой линованной бумаге танцоров самба, копировала накачанных святых Микеланджело и мудрых Мадонн Леонардо да Винчи. Изобразила, как воровато роюсь в мусоре и по-беличьи держу еду обеими руками. Отправила матери. Вскоре пришло письмо от ее сокамерницы.

Дорагая Астрит!

Ты миня не знаешь, мы с тваей мамой вместе сидим. Тваи письма ее сильно растроили. Посылай что нибудь веселое, про питерки и что ты коралева бала. Она сдесь на всю жизнь, ни надо делать есче больней.

Твая падруга,

Нет, Лидия, надо! И знаешь, почему? Я здесь по ее вине! И щадить ее не стану!

Мать прислала более практичное письмо, приказала каждый день звонить в органы опеки и орать до тех пор, пока не подыщут новую семью. Буквы были крупными, четкими и решительными. Я согревалась ее яростью. Мне нужна была ее сила, ее огонь. «Не давай им о себе забывать!»

Дело не в том, что забывали. Я стала карточкой в закрытой картотеке. Трупом с биркой на пальце.

Поскольку денег не было, я попрошайничала в супермаркете и на парковке у винно-водочного магазина, стреляла у мужчин мелочь на звонки. Мужчины меня неизменно жалели. Пару раз можно было показать «фокус», ухоженные клерки из офисов хорошо пахли и были бы не против. Но я не хотела начинать снова, знала, чем оно оборачивается: хватит на один раз поесть, а потом снова буду голодная, да еще и шлюха. Когда начинаешь думать, что все просто, забываешь о расплате.

Амелия узнала, что я хочу сменить семью. Я съежилась в салоне на неудобном диване с острыми деревянными краями, а она распекала меня, расхаживая взад-вперед и махая руками.

— Наглая ложь! Я отношусь к тебе как к дочери! Хорошенькое спасибо!

Она расширила глаза, сверкая белками вокруг черной радужки. В уголках рта собралась слюна.

— Не нравится тебе здесь? Отправлю в Мак! Посмотрим, как кормят там! Скажи спасибо, что со своей безобразной рожей сидишь с нами за одним столом. В Аргентине тебя пускали бы в дом только с черного хода!

Мое лицо… На щеке пульсировали шрамы.

— Что ты понимаешь в благородных домах? Уличная шваль! Когда заходишь в комнату, девочки морщат нос. Ты мараешь мой дом, твое присутствие меня оскорбляет! Видеть тебя не хочу! — Она отвернулась и указала на полированную лестницу: — Ступай к себе!

Я нерешительно встала.

— А ужин?

Она повернулась на лакированных каблуках и засмеялась:

— Может быть, завтра…

Я лежала на кровати в красивой, пахнущей кедром комнате, а в животе, как в мешке, скребли кошки. Целыми днями хотелось спать, а по ночам события дня проплывали перед глазами, как слайд-шоу. От меня в самом деле воняет? Я шваль? Безобразная?

Вошла Сильвана и устроилась на кровати.

— Возомнила о себе, да? Важная птица! Ничем ты не лучше нас! И мой тебе совет — заткнись, а то живо отправят в Мак.

Швырнула булочку.

Я заглотила ее в два приема. Было так вкусно, что я чуть не расплакалась.

— Что за Мак?

Она раздраженно выдохнула:

— Туда посылают, если не находится семья. Ты и дня не протянешь, белая дура. Сожрут на завтрак!

— По крайней мере, они завтракают.

Сильвана хихикнула в темноте.