Джанет Фитч - Белый олеандр

Из выхлопной трубы «Форда», призрачного из-за белой краски, которая плохо скрывала серую мастику, вырывались в холодную темноту облачка пара. На переднем сиденье Рина Грушенка курила черную с золотом сигарету и пила кофе из стакана с крышкой. В магнитофоне играли «Роллинг Стоунз». Ноги в туфлях на высоких каблуке отбивали ритм на приборной доске.

Мы с Ивон забрались на изодранное заднее сиденье и закрыли дверь. В темноте пахло затхлыми автомобильными ковриками. Ники села вперед, и Рина перевела на рулевой колонке рычаг переключения передач.

— Не поломаешь, не поедешь.

Ники закурила «Мальборо», закашлялась и сплюнула в окно.

— Черт, я бросила курить из-за ребенка, и что толку? — пробурчала Ивон.

Рина включила первую передачу, и мы, покачиваясь, вывернули на спящую Риппл-стрит. Оранжевые фонари освещали тихий район, в воздухе пахло карамелью и ванилином — в булочной работала ночная бригада. К погрузочным площадкам подъезжали машины. Низко загудел клаксон грузовика, и Рина взбила спутанные черные волосы. Даже в пять утра ее блузка была уже наполовину расстегнута, а грудь выпирала из лифчика с пуш-апом. Она пела своим хорошим альтовым голосом про девушек, которые дают деньги и «Кадиллаки». Подражала Джаггеру просто мастерски.

Свернули налево на Флетчер-драйв, двигаясь мимо ремонтной мастерской «Мазда» и стрип-клуба. «Форд» бренчал во влажной темноте, как старая жестянка. Проехали под Пятым шоссе и пересекли Риверсайд-драйв, уловив аромат бургеров. У кафе «Астро», где полпарковки было забито полицейскими машинами, Рина повернула налево и трижды плюнула в окно.

Поднялись вверх, в район теснящихся на крутых склонах оштукатуренных домов на две семьи и изредка старых построек в испанском стиле с навесами для машин и ступенями у крыльца.

Я встала на колени, глядя между передними сиденьями. Впереди открывалась вся долина — фары машин на Пятом и Втором шоссе, спящие холмы Гласселл-Парк и Илизиан-Хайтс в точках огней, пустыри с перистым сладко-пахнущим в росистой темноте диким фенхелем. Его запах смешивался с плесенью машины, сигаретами и алкоголем из недопитых бутылок. Рина швырнула сигарету в окно.

Ивон щелкнула наверху лампочку и принялась листать страницы пухлого от влаги журнала для молодежи «Севентин». Блондинка на обложке храбро улыбалась, хотя ее явно тошнило от происходящего. Я заглянула Ивон через плечо. Где они только берут таких красивых непрыщавых подростков? Ивон задержалась на фотографии пары, скачущей на толстой лошади по пляжу.

— Когда-нибудь ездила верхом?

— Нет. Но была на ипподроме.

Гордость Медеи, пять к одному. Его рука на талии матери…

— А ты?

— Один раз в парке Гриффит.

— Там! — указала Рина.

У серого дома с шершавыми стенами стояли мусорные баки и черные целлофановые мешки. Рина остановила машину, и Ники выпрыгнула и срезала у одного верх перочинным ножом.

— Шмотки.

Они с Ивон подавали мне неожиданно тяжелые мешки. Наверное, внизу какая-то бытовая техника. Ивон поднимала их легко, сильная, как мужик. Ники швыряла ловко — видимо, вошло в привычку.

— Как я устала, — пожаловалась Ивон, когда мы снова тронулись. — Ненавижу свою жизнь!

Она налила себе кофе, выпила залпом и протянула чашку мне. Кофе был растворимый, горячий и очень крепкий.

Рина затянулась сигаретой, которую держала как карандаш.

— Говорили тебе, избавься от него! На кой тебе ребенок? Корова…

Рина Грушенка. Водка «Столичная» из дешевого магазина, рок-музыка и американский слэнг, то и другое — двадцатилетней давности. Она сосредоточила черные, как у сороки, глаза на тротуаре, где аккуратными рядами выстроились мусорные баки. Видела их зоркими глазами даже в темноте. В это утро на ней было ожерелье из серебряных фигурок, маленьких рук и ног. Такие цепляют на бархатный подол Девы Марии, однако для Рины они были просто заложенными в ломбард членами тела.

— Эй, придурки! — крикнула она в окно, когда мы протискивались мимо припаркованного вторым рядом старого «Кадиллака», рядом с которым разбирала чьи-то мешки мексиканская пара. Багажник и заднее сиденье у них ломились от стеклянных бутылок и жестянок.

— Доброе утро, кулаки! — заржала Рина, широко раскрыв рот и сверкая золотыми зубными накладками.

Они безо всякого выражения следили за нашей колымагой.

Рина с сильным акцентом подпевала Мику, постукивала по синему рулю ладонью с кольцом и вытягивала шею, как цыпленок. У нее был низкий голос и хороший слух.

Ники зевнула и потянулась.

— Надо заехать на работу, забрать машину. Вернер вчера отвез меня к себе. — Она улыбнулась, показывая неровные зубы.

Рина отхлебнула кофе.

— Немецкая колбаса.

— Четыре раза! — добавила Ники. — Я едва хожу!

Вернер, немец, который якобы был продюсером рок-групп, кормился в «Бавариан гарденс», где Ники подрабатывала трижды в неделю, хотя ей не исполнилось двадцати одного. Кто-то из Рининых дружков помог с поддельными документами.

— Приведи его к нам, надо потолковать.

— Размечталась! Как только увидит вас, сучек, улетит первым же рейсом в свой Франкфурт.

— Боишься, что разглядит, какой ты на самом деле мужик, — подала голос Ивон.

Разговор продолжался в том же духе, бесконечный, как набегающие волны.

Я оперлась локтями о бирюзовую консоль между передними сиденьями. Взгляду открывался коллаж из мусора, как земля в лесу: пустые черные пачки «Собрания», листовки на испанском, маленькая щетка с клоком черных волос, брелок с синим резиновым кошельком для монет, у которого, если сжать, открывается «рот». Я поиграла с ним, попискивая в такт музыке.

Восход бледно мазнул на востоке белесые облака, как будто нарисованные губкой. Творения рук человеческих постепенно исчезли с ландшафта — депо, трасса, дома, дороги — остались только синие холмы с красными вершинами, подсвеченные сзади первыми лучами солнца. Декорации для вестерна. Затаив дыхание, я почти воочию увидела руки гигантского сагуаро, бегущих койотов и лисиц. Большой Бассейн, Долина дыма. Хорошо бы так было всегда — ни людей, ни города, только восходящее солнце и синие холмы!

Солнце поднялось выше, и глаз снова различил Пятое и Второе шоссе, ранние машины, спешащие в центр. Водители большегрузов мечтали о блинчиках, а мы в минивэне — о мусоре.

Просеивая городские отходы, мы спасли винную полку и парочку ломаных плетеных стульев. Прихватили алюминиевые медицинские ходунки, коробку с заплесневелыми книгами и целый бак пустых пивных бутылок, которые добавили остроты затхлому аромату «Форда». Я сунула в карман книжку о буддизме и «Мою Антонию».

Мне нравились извилистые улицы, жгуты бугенвиллеи на склонах и длинные лестницы. Проехали мимо дома, где когда-то жила Анаис Нин. Сказать об этом было некому. Мать любила дома знаменитых писателей в Лос-Анджелесе: Генри Миллер, Томас Манн, Ишервуд, Хаксли. Я помнила этот вид на озеро и китайский почтовый ящик. У нас были все ее книги. Мне нравились названия — «Лестницы, ведущие в огонь», «Дом инцеста» — и ее лицо на обложке: накладные ресницы и кудряшки, как в детской книге. Помню ее фотографию с головой в птичьей клетке. Кому все это теперь интересно?