Джанет Фитч - Белый олеандр

У противоположной стены кровать Ивон пустовала, около одиннадцати она уехала на вечеринку на другом берегу. Я сидела в постели и рисовала при свете лампы масляной пастелью, догоняя на сиреневой бумаге линию цвета индиго шепчущей серебристой. Темная лодка без весел и паруса на берегу моря в безлунную ночь. В лодке никого. Вспоминались мрачные моря Хубилая и викинги матери, которые отправляли мертвых в море.

Потерла руки, подышала на них. Отопление не работало, Рина все никак его не чинила. Мы не вылезали из свитеров.

— Холодно? — удивлялась она. — В Калифорнии? Шутите!

Они холода не чувствовали, завывая под музыку и прихлебывая «Охотничью», высокооктановое русское пойло, на вкус — водка с гвоздями.

Я оглядела тесную, захламленную, как склад благотворительного магазина, комнату. Представила, что сказала бы мать, увидь она, в кого превратилось ее подающее надежды юное дарование — очередной бэушный предмет в Ринином магазине. Нравится лампа с зеленой подставкой? Назовите цену. А может, масляный портрет круглолицей крестьянки в оранжевом платке? Для вас десять долларов. Букет цветов из бисера? Поговорите с Риной, она уступит за семь пятьдесят! У нас был пушистый восточный ковер, крепкий, чуть покосившийся дубовый стол, пять разнокалиберных стульев по специальной цене, огромный набор салатников с изображением бога Тики и полное собрание энциклопедии «Британника» шестьдесят второго года. Три взъерошенных белых кота, их шерсть и запах. Вдобавок старомодная стереосистема в деревянном шкафу и стопка старых пластинок, выше, чем у Дэвида Боуи туфли на платформе.

А одежда, мама, как тебе наша одежда? Футболки из полиэстера и лавандовые обтягивающие штаны с низкой талией, желтые блузки с огромными молниями. Тряпки кочуют из шкафа в шкаф, пока не надоедят, и мы их не продадим. Ты бы меня не узнала. Мои волосы отрастают, и я все время хожу в больших очках, как у Жаклин Кеннеди.

Шмотки богатенькой сироты из «Фред Сигал» и «Барнис» испарились. Рина заставила продать. Ты бы одобрила, правда? Как-то в субботу мы разгружались на парковке перед маникюрным салоном «Наталья». Я расставляла кофейные кружки, и тут Рина вдруг вытащила из черного целлофанового мешка мой твидовый жакет цвета индиго, платье с лямкой на шее от Бетси Джонсон и пижаму, как у Мирны Лой.

Я дрожащими руками сдернула их с вешалки на колесиках.

Она рылась в моих ящиках!

— Это мое!

Рина невозмутимо встряхнула длинную серую с розовым юбку.

— Зачем тебе? Хочешь стать звездой Маршалл-Хай? Или за пиццей в них бегать? А может, пригласили на роль в сериале? — Она вытащила из мешка для мусора охапку футболок из «Фред Сигал», бросила их мне вместе с лентой для ценников и маркером. — Вот, сама назначь цену. Деньги тебе. Ladno?

И продолжила развешивать мои вещи: серо-голубые брюки с высокой талией, винтажный жакет с черным, как уголь, бархатным воротником, белую блузку с гофрированным передом, платье из «Джессики Макклинток» с воротником ришелье.

— Только не это!

Рина прищурилась, раздраженно сдула с лица матовую черную прядь.

— Его можно дорого продать. Или ты собралась на чай к царевичу Алексею? Его пристрелили в восемнадцатом. — Она встряхнула платье и снова повесила его на вешалку. — Точно тебе говорю.

Я стояла с полной охапкой шелковистых футболок из египетского хлопка. Горло сдавило тисками. Меня выжимали, как лимон. Ведьма! Как она может?!

Хотя зачем я, в сущности, их берегу? Когда еще мне понадобится платье за двести долларов? Платье для жареного гуся с каштанами, музыки Пуччини в концертном зале, фарфоровых чашек с золотой каемкой. Я взглянула на Рину в блестящей красной блузке, расстегнутой до третьей пуговицы, на ее высокие каблуки и джинсы. Потом на Ники, которая расставляла бытовую технику: волосы цвета маджента и черный полиэстер. Ивон, круглая, как арбуз, в фиолетовом платье-размахайке со спиральным рисунком на манер шестидесятых, грустно доставала детскую мебель и усаживала потертого медвежонка на высокий стульчик.

Почему нам не дано ничего удержать? Ты всегда была против сентиментов, мама, хранила только слова, одну фотографию бабушки и снимок твоей подопечной коровы со школьных лет. Только Клэр умела жить воспоминаниями — зато не могла разобраться в настоящем.

— Мне его подарили, — произнесла я в конце концов.

— И что? — Рина оторвалась от вешалок. — Повезло, кто-то подарил. А теперь ты продашь и заработаешь.

Я мрачно стояла с охапкой футболок.

— Хочешь машину? Хочешь в колледж? Думаешь, я не знаю? А как ты собираешься платить? И вот платье, красивое платье, кто-то подарил. Но деньги — это… — Она запнулась, подбирая слова, воздела к небу руки. — Деньги — это деньги! Хочешь помнить, вот и помни!

И я согласилась. Назначила красному бархатному платью высокую цену, надеясь, что не купят. За все заломила как следует. Тем не менее тряпки разошлись. Припекло солнце, и упертые скряги уступили место парочкам, лениво гуляющим рука об руку, пенсионерам и молодежи. Футболки, брюки и жакеты раскупили быстро. Но уже перевалило за полдень, а красное платье все висело. Покупатели то и дело спрашивали, нет ли ошибки с ценником.

— Это не ко мне, — отвечала Рина грудным голосом, изображая беспомощность.

— «Джессика Макклинток»! — защищалась я. — Ни разу не одетое!

Моя ошибка: надежда, что у меня есть будущее и сон никогда не закончится.

Я хорошо помнила, как примеряла его в Беверли-Хиллз. Я смотрелась в нем невинно — настоящая дочь, девочка, о которой заботятся. Девочка в этом платье не обедает пивом с сигаретой, не ложится под папиков на ковровое покрытие в недостроенных домах. Это платье не знает, как заработать, если будет нужда, не беспокоится о зубах или о том, вернется ли домой мать. Клэр заставила меня повернуться, как балерина на музыкальной шкатулке, и закрыла рот руками. Из ее глаз, точно слезы, сочилась гордость. Она думала, что я именно такая девочка. Я и сама на какое-то время поверила.

Весь день я помогала натягивать атласную подкладку на потные плечи и застегивала молнию. После пятого раза стало уже не так жаль. В три подошла группка девушек, и одна все прикладывала к себе платье:

— Можно примерить?

Я сняла целлофановый чехол, помогла просунуть голову, застегнула на спине, пока она придерживала темные пушистые волосы. Село великолепно, гораздо лучше, чем на мне. Я никогда раньше эту девушку не видела. Она училась не в Маршалл-Хай. Наверное, в католическом колледже или французской школе. Чья-то дочь, девочка, о которой заботятся. Я отложила платье, пока она бегала в магазин звонить матери. Через пятнадцать минут появилась привлекательная дама на «Мерседесе» цвета сливочного масла, в черных свободных льняных брюках и замшевых мокасинах с металлическими пряжками. Я снова помогла надеть платье, и женщина протянула мне сотню одной хрустящей бумажкой. Идеальный наряд для свадьбы кузена в Нью-Йорке! Лицо матери говорило, что она прекрасно понимает, сколько на самом деле стоит платье.