Джанет Фитч - Белый олеандр

Остановились перекусить и вспугнули на парковке голубей. Те взмыли серым кольцом в небо, унося на крыльях жаркое солнце. Утренняя свежесть уже вся куда-то вытекла. Ивон осталась читать в машине. Девушка за стойкой в пончиковой протирала сонные глаза. Рина наклонилась над стеклянной витриной, демонстрируя бездомным и слабоумным из соседнего дома престарелых корму в вишневых штанах и сиськи — жестоко щеголяя тем, чего им никак не получить. Я невольно вспомнила Клэр и того хиппи. Мы заказали пончики с конфитюром, кремом и глазурью. Рина попросила вторую чашку кофе.

На улице у дверей сидел на корточках человек неопределенного возраста с лотком прозрачных шаров.

— Божьи коровки, — повторял он нараспев. — Бо-о-ожьи коровки!

Маленького роста, жилистый, лицо обветренное, в черной бороде и длинных волосах, убранных в хвост, сверкают серебряные нити. В отличие от большинства бездомных, не похож на пьяного или чокнутого.

Рина и Ники его проигнорировали, а я остановилась посмотреть на красные точечки, ползаюшие внутри шара. Что плохого в элементарной вежливости? К тому же я впервые видела, чтобы торговали божьими коровками.

— Едят садовую тлю, — пояснил он.

— У нас нет сада.

Он улыбнулся. Зубы темные, но не гнилые.

— Все равно возьмите, они приносят удачу!

Я протянула доллар, и он дал мне пластиковый шар вроде тех, которые бывают в автомате с круглыми жвачками и игрушками.

Мы склонились в машине над жареным тестом и кофеином. Сахарные крошки сыпались на одежду. Хуже всего на Риппл-стрит была еда. Каждый вечер мы покупали что-нибудь в кафе. Никто не готовил, у Рины и кулинарной книги не водилось. Обшарпанные сковородки из мусорных баков пылились на полках. Четыре женщины в доме, и ни одна ничего не умела и не хотела. Просто заказывали еду в «Маленьком Таиланде». Охотились за пустыми пивными бутылками и профукивали все до цента.

Мы объезжали озеро, а я медленно переворачивала шар, глядя, как перебегают вверх божьи коровки. На удивление резвые, видно, пойманы только утром. Представила, как внимательные голубые глаза бездомного выискивают в росистом диком фенхеле красные точки.

«Отпусти, — сказала Клэр. — Она такая живая».

Но божьи коровки приносят удачу.

Между передними сиденьями были видны холмы и озеро Силвер, в котором отражалось безоблачное небо. Вспомнилось местечко в Швейцарии, где мы с мамой однажды остановились. Гора, которая вырастала прямо из озера, городок на склоне, камелии, пальмы и узкие высокие ставни. Когда мы обедали, пошел снег. Снежинки на розовых камелиях…

Теперь мы были на хорошем берегу озера и с тоской смотрели на большие дома в испанском и креольском стиле, на одноэтажные коттеджи с треугольой крышей и трубами. Высокие рожковые деревья насыщали утренний воздух сладким хлебным ароматом.

— Вон тот мой! — Ивон указала на дом с претензией на Тюдоров, с кирпичной дорожкой.

Ники понравился современный, весь из стекла, со светильниками в стиле пятидесятых на потолке и мобилем Колдера.

— Не хочу никакого хлама! — заявила она. — Все по минимуму — хром и черная кожа.

Возвращаясь той же дорогой, проехали мимо дома, где кто-то перед работой упражнялся на пианино. Белый дом с черепичной крышей, дуб во дворе за кованой решеткой. Такой надежный. Казалось, он может удержать красоту, как бассейн — сверкающую форель.

Рина поймала мой взгляд.

— Думаешь, у них все гладко? Трудности есть у всех! У вас — я, а у них — страховка, ипотека и геморрой. — Улыбнулась, демонстрируя щель между верхними зубами. — Мы вольные птицы! Они нам завидуют!

Остановились перед домом на вершине холма. На тротуаре были выставлены ненужные вещи. Я выпрыгнула, взяла детский бортик, высокий стул с подушками в пятнах от пищи, манеж и детское сиденье-качалку. Взгляд Ивон потемнел, щеки посерели, губы плотно сжались. Она схватила стул и излишне энергично швырнула его в машину.

Когда мы снова тронулись, она съежилась на сиденье и дрожащими руками принялась листать «Севентин». Потом закрыла журнал и уставилась на девушку на обложке, которая никогда не залетала, не попадала в приемные семьи и не страдала зубной болью. Погладила волнистую от влаги обложку. Так касаются статуи святого. Я понимала, что Ивон хочет чувствовать то же, что эта девушка, быть красивой, желанной, уверенной в себе.

— Как думаешь, мне пойдет осветлиться? — Ивон подняла журнал рядом с лицом.

Перед глазами вновь встало лицо Клэр на берегу Маккензи. Она умоляла отпустить рыбу. Самое малое, что я могу сделать! А удача все равно зависит от моих собственных усилий. Я высунулась в окно и открыла на ветру пластиковый шар.

Без четверти восемь остановились перед Маршалл-Хай. Моя восьмая школа за пять лет. Фасад главного здания был отделан замысловатой плиткой, а по сторонам стояли вагончики. Ивон смущенно уткнулась в журнал, чтобы ее не увидели. Она бросила школу этой зимой.

— Эй! — окликнула Рина, когда я вылезла из машины. Она наклонилась через Ники и протянула несколько сложенных бумажек. — Деньги правят миром.

Я сунула их в карман, вспоминая Амелию:

— Спасибо.

Ники презрительно усмехнулась, глядя на ребят, сидящих с сигаретами на стене:

— Школа — отстой! Забей, если хочешь. Рине все равно.

Я пожала плечами.

— Мне остался один семестр.

На самом деле я боялась потерять еще и это.

Час ночи. Я сидела на постели с ватой в ушах. Рина с товарищами веселилась внизу в гостиной. Сейчас они выли под старую пластинку «Ху», громкость была вывернута до предела. Вот почему Рине нравится этот район с офисами, булочными и магазинами листового железа: шуметь можно сколько угодно. Я уже поняла, что на Риппл-стрит балом правит рок-н-ролл. Ники пела в трех разных группах, а персональный саундтрек Рины состоял из всех звезд семидесятых, которых она впервые услышала еще на подпольных кассетах в Магнитогорске. Я пыталась вспомнить мелодии Дебюсси, гамелан, Майлса Дэвиса, но басовая партия «Ху» живо выбила их из головы.

Для меня этот рок был как безликий секс у бетонной стены за туалетом в мире мужчин. Дайте мне симфоническую картину Сати, лучи солнца на стоге сена Моне, бразильянку Аструд! Я лягу с Матиссом в комнате с полузакрытыми ставнями на юге Франции. Белые голубки будут мягко шелестеть крыльями и курлыкать. Ненадолго, Анри, пока не ввалился сюда в тяжелых ботинках Пикассо…

Я скучала по красоте. Ночь в Тухунге с избытком звезд, шея Клэр, которая склонилась надо мной, проверяя домашнее задание, мать под водой в голливудском бассейне, мелодия ее слов — все исчезло. Моя жизнь без прикрас. «Одиночество — естественное состояние человека, привыкай».