Джанет Фитч - Белый олеандр

— Вы Астрид Магнуссен?

Я вытащила с пассажирского и заднего сидений полные сумки одежды.

— Вам какое дело?

— Я Ханна. А это Джули.

Вторая тоже улыбнулась, но не так широко.

Я видела их впервые. Они точно не учились в Маршалл-Хай и были по возрасту слишком молоды, чтобы работать в социальной службе.

Ханна зарделась от смущения и оглянулась на темноволосую Джули, ища поддержки. Неожиданно я увидела себя их глазами: грубая, уличная. Подведенные глаза, черная блузка из полиэстера, тяжелые ботинки, каскад серебряных колец в ухе, от крошечных до размером с грейпфрут. Ники с Ивон как-то от скуки проткнули мне уши. Я не сопротивлялась. Им нравилось меня преображать, а я уже усвоила: что там ни вешай в уши, я нерастворима, как песок в воде. Можно взбаламутить воду, но я всегда опущусь на дно.

— Мы пришли узнать, может, вам что-нибудь нужно, — продолжала Ханна.

— Мы знакомы с вашей мамой, — добавила более глубоким спокойным голосом Джули. — Навещаем ее.

Ее новые дети. Незапятнанные, как снежинки, яркие и свежие, ничего не помнящие. Я провела в приемных семьях почти шесть лет, голодала, плакала, побиралась. Мое тело стало полем сражения, душа покрылась шрамами и воронками, как осажденный город, и теперь меня заменили на что-то непокалеченное и невредимое?

— Мы из Помоны, учимся в Питцеровском колледже. Узнали о ней на феминологии. Навещаем каждую неделю. Она потрясающая! Каждый раз просто ум за разум заходит!

Зачем мать прислала этих студенток? Хотела смолоть меня в муку и испечь горький хлеб? Наказать за нежелание все забыть?

— Что ей от меня надо?

— О нет, она нас не посылала! — объяснила Ханна. — Мы сами. Мы сказали ей, что вышлем вам интервью. — Она показала журнал, который до этого держала свернутым трубочкой, и густо покраснела.

В каком-то смысле я даже позавидовала — я краснеть давно разучилась. Чувствовала себя старой и корявой, неузнаваемой, как ботинок, побывавший в зубах у собаки.

— А потом подумали, что раз мы теперь знаем ваш адрес, то можно… — Она беспомощно улыбнулась.

— Подумали, что поедем и посмотрим, вдруг надо чем-то помочь, — добавила Джули.

Они меня боялись. Думали, что дочь моей матери должна быть другой, больше похожей на них, мягкой и открытой. Мать их, значит, не пугает, а я — да…

— Интервью? — Я протянула руку за журналом.

Ханна распрямила его на цветастом колене. С обложки смотрело лицо матери за проволочной сеткой. В камере, с телефонной трубкой в руке. Наверно, что-то натворила — обычно свидания проходят за столами во дворе. Она была красивой, улыбалась совершенно здоровыми зубами — единственная пожизненница во Фронтере с хорошими зубами, — но глаза выдавали усталость. «Современная литература».

Я присела рядом с Джули на треснутые доски крыльца. Ханна опустилась на ступеньку ниже, ее платье взметнулось, как на Айседоре Дункан. Я полистала журнал. Жесты матери: ладонь у лба, локоть на подоконнике, голова прислонена к окну, глаза опущены. «Мы больше своей биографии».

— О чем вы с ней говорите?

— О поэзии, — пожала плечами Ханна, — книгах, музыке… обо всем. Иногда она комментирует новости. Мелочь, которую даже не заметишь, вдруг выворачивает в совершенно неожиданную сторону. Просто невероятно!

Трансформация мира.

— Она говорит о вас, — вставила Джули.

Это новость.

— И что говорит?

— Что вы… в приемной семье. Очень переживает обо всем, что случилось, — сказала Ханна. — И больше всего за вас.

Я смотрела на этих доверчивых, заботливых студенток со свежими лицами и ощущала между нами пропасть. Я такой никогда не стану, потому что я — это я. Через два месяца закончится школа, но в Питцеровский колледж я не попаду, это точно. Я была старым ребенком, прошлым, которое надо сжечь, чтобы мать, феникс, возродилась золотой птицей из пепла. Я пыталась увидеть ее их глазами. Красивая брошенная за решетку поэтическая душа, страдающий гений. Страдала ли она? Я напрягла воображение. Она, безусловно, страдала в тот день, когда Барри переспал с ней и тут же вышвырнул. Но когда она его убила, страдание было отомщено. Страдает ли она теперь? Сложно сказать.

— Вы подумали, приедете, и что? Возьмете надо мной шефство?

Я засмеялась, а они нет. Я стала слишком жесткой. Может, я все-таки гораздо больше похожа на мать, чем думаю.

Джули посмотрела на Ханну, как будто говоря: «Я предупреждала». Идея приехать, несомненно, принадлежала девушке с соломенными волосами.

— Да, вроде того. Если вы хотите.

Неожиданная искренность и неуместное сочувствие.

— Вы не верите, что она его убила?

Ханна помотала головой:

— Это все ужасная ошибка, кошмар! Она объясняет в интервью.

Еще бы… Она всегда чувствовала себя на публике как рыба в воде.

— Так знайте: она на самом деле его убила.

Девушки потрясенно раскрыли глаза и переглянулись. Джули сделала шаг в сторону своей подруги в легком платье, словно защищая, и я вдруг почувствовала, что жестока, как будто только что сказала малышам, что вовсе не фея, а их мама тайком кладет монетки под подушку. Но передо мной были не дети, а взрослые женщины. И они восхищались человеком, о котором не имели ни малейшего представления. Посмотри хоть раз уродливой правде в глаза, студентка!

— Я не верю. — Ханна качала головой, будто могла вытряхнуть из нее мои слова. — Не верю!

Ждала, что я ее успокою.

— Я там была, видела, как она подмешивает яд. Она совсем не то, что кажется.

— Тем не менее она замечательный поэт, — вставила Джули.

— Да, убийца и поэт.

Пуговица, которую теребила Ханна, оторвалась и прыгнула ей в ладонь. Девушка недоуменно на нее уставилась. Лицо пошло красными пятнами.

— У нее наверняка были причины. Может, он ее бил.

— Нет, не бил.

Я оперлась на колени, встала. Внезапно навалилась усталость. Может, у Ники в комнате еще осталась заначка…

Джули посмотрела на меня снизу вверх карими спокойными глазами. Должна бы быть умнее Ханны и меньше поддаваться чарам матери!

— Тогда почему?

— Почему люди убивают любовников, которые их бросили? Чувствуют обиду, злость и не могут справиться с эмоциями.

— Со мной такое было, — произнесла Ханна.

Заходящее солнце золотило вылезшие из пучка завитки волос, образуя вокруг светлой головы нимб.

— Все-таки вы никого не убили.

— Но хотела.

Она теребила подол цветастого платья. Там, где оторвалась пуговица, просвечивал розовый живот.

— Конечно. Может, даже фантазировали, как это сделать, но не сделали. Огромная разница!

На соседском дереве юкка запел пересмешник. Лужица звука.

— Не такая уж и огромная, — возразила Джули. — Просто кто-то более импульсивен.

Я хлопнула журналом по джинсам. Они будут ее оправдывать, защищать Богиню Красоты во что бы то ни стало. «Они согласны простить мне все».