Джанет Фитч - Белый олеандр

В трехдневном сражении при Геттисберге участвовали сто пятьдесят тысяч человек. Потери составили пятьдесят тысяч. Я не могла осознать такой масштаб. Каждый третий убит, ранен или пропал без вести. Словно в ткани существования прорвали огромную дыру. Клэр умерла, Барри умер, но под Геттисбергом погибли семь тысяч. Как Бог без слез смотрел на их кончину? Как он позволил солнцу вновь взойти над Геттисбергом?

Вспомнилось, как мы с матерью однажды побывали на поле битвы во Франции. Долго ехали на север. Мать в голубом и еще женщина с густыми черными волосами и мужчина в потертой кожаной куртке. В поезде ели ветчину и апельсины с мякотью в красных, как будто кровавых, крапинках. На станции купили маки и поехали на такси за город. Машина остановилась на краю огромного поля. Жухлая трава клонилась на студеном ветру. Пустынную равнину усеивали белые валуны, и мое пальтишко совсем не спасало от ветра. «Где это?» — спросила я. «Ici» [21] Здесь ( фр .). , — ответил мужчина, поглаживая светлые усы. В волосах его засох белый гипс.

Я разглядывала рябь низкой травы и не могла представить, что здесь умирали солдаты и грохотали пушки. Было так тихо, так невообразимо пусто! Красный мак в руке трепетал, как сердце. Они сфотографировались на фоне желто-серого неба. По дороге домой женщина угостила меня шоколадкой в золотой фольге.

Я до сих пор ощущаю вкус того шоколада и красный мак в руке. Помню мужчину, Этьена. В сетчатое окно на потолке его вечно холодной студии лился свет. Серый цементный пол, старый серый диван, заваленный газетами, повсюду белая гипсовая пыль. Он делал гипсовые статуи. Мать позировала, а я играла с деревянной шарнирной куклой.

Столько белого: ее тело, гипс, пыль… Мы были похожи на пекарей. Старый обогреватель, который он поставил рядом с ее стулом, почти не давал тепла, зато гудел и вонял палеными волосами. Слушали французский рок-н-ролл. До сих пор помню тот холод. На крюке висел скелет, и я двигала его, как будто он танцует.

Мать отправила меня в магазин за бутылкой молока. «Une bouteille du lait» , — повторяла я по дороге. Я не хотела идти, но она заставила. Молоко продавалось в стеклянных бутылках с яркой пробкой из фольги. По дороге обратно заблудилась. Бродила кругами в сгущающихся сумерках, от страха не смела плакать. Устав, села на ступени многоквартирного дома с рядами подсвеченных кнопок у входа. Стеклянная дверь с изогнутой ручкой, запах французских сигарет, выхлопных газов. Мимо проходили ноги в шерстяных брюках и капроновых колготках, каблуки, шерстяные пальто… Я хотела есть, но боялась, что, если открою молоко, мать рассердится.

Неожиданно передо мной встали слепые окна моего сна.

«Où est ta maman?» — спрашивали капроновые колготки и ноги в брюках. «Elle revient» [22] Где твоя мама? Сейчас придет ( фр .). , — отвечала я, но сама в это не верила.

Мать выскочила из такси в афганском пальто с вышивкой и кучерявой меховой оторочкой. Заорала на меня, схватила за руку. Бутылка выскользнула. Молоко на тротуаре. Глянцево-белое, с острыми осколками.

По дороге домой я отксерокопировала фотографию в учебнике и отправила ей с отдельно вырезанными словами:

Я сидела после ужина на лоскутном коврике в своей комнате, вырезала ножом из старых журнальных обложек бумажные куклы и закрепляла их на бамбуковых шпажках, припасенных в «Маленьком Таиланде». Мифические фигуры, полулюди-полузвери — Царь обезьян, человек с оленьими рогами, которого каждый год приносили в жертву ради плодородия почвы, мудрый кентавр Хирон и Изида с головой коровы, Медуза Горгона и Минотавр, Козлоногий человек, Белый Ворон и Царица лисиц с ее последней бизнес-идеей. Даже Дедал с крылатым сыном.

Я как раз пришивала руку к телу Минотавра, когда в дверь тихо постучали. Пахнуло мускусом и запахом краденого. К дверному косяку, скрестив на груди сильные руки, прислонился Сергей в крахмальной белой рубашке и джинсах. Золотые часы на руке смотрелись как судовые. Глаза обежали комнату, оценивая беспорядок — коробки с одеждой, сумки использованных блокнотов и рисунков, цветастые занавески, поблекшие до пастельных оттенков. Он замечал все, но не как художник, который видит формы и тени. То был взгляд профессионала, который молча взвешивает возможности: как пропихнуть в окно и погрузить в машину. Увиденное интереса не представляло. Протершийся ковер, старые кровати, бумажная лошадь Ивон и папье-маше с блестками вместо снега и надписью «Юниверсал Студиос».

— Здесь и собаке не место… Что думаешь делать, Астрид?

Я привязала руку Минотавра к бамбуковой палочке, подвигала вверх-вниз перед лампой.

— И собаке не место… — произнесла, копируя его акцент. — Детям — да. Но не собакам. Не собакам. — Минотавр указал на него. — Чем тебе не угодили собаки?

— Играешь в куклы, — улыбнулся он. — Иногда ты женщина, а иногда маленькая девочка!

Я отправила Минотавра в жестянку к остальному букету бумажных богов и чудовищ.

— Рина ушла, бухает с Натальей.

— Кто сказал, что я к Рине?

Сергей отлепился от косяка и небрежно вошел, невинный, словно магазинный вор. Брал предметы и бесшумно ставил их на то же место. Я не могла оторвать от него глаз. Как будто ожила моя кукла, получеловек-полузверь, как будто я вызвала ее к жизни. Сколько раз я представляла, как Сергей заходит и зовет меня, словно мартовский кот. Я источала запах вроде цибета, явственный аромат сексуального желания, по которому он нашел меня в темноте.

В гостиной работал телевизор, Ивон уткнулась в модный вечерний сериал про молодежь в прикидах из «Фреда Сигала», у которой были хорошие прически и стильные проблемы. Сергей сунул палец в набор ее теней, помазал себе веки.

— Ну как? — Самовлюбленно улыбнулся, наклонил голову и загладил назад волосы, краем глаза наблюдая за мной в зеркало.

Серебристые тени шли его широким сонным векам. Он походил на балетного принца, только пах по-звериному, мускусом. Я как-то стащила его футболку ради этого запаха. Интересно, он знает?

— Астрид, почему ты меня избегаешь? — Сергей присел, положил мощную, со жгутами вен руку на спинку кровати. Пружины даже не скрипнули.

Я принялась вырезать русалку с длинными волосами в стиле ар-нуво из обложки «Сайентифик Америкэн».

— Потому что ты парень Рины. А мне здесь нравится.

— А кто ей скажет? — промурлыкал он. — Я? Ты? Я тебя немного знаю, Астрид, krasavitza . Не такая ты и паинька! Другие пусть думают, что хотят, но я-то вижу.

— Видишь что?

Интересно, какие экстравагантные метаморфозы претерпел мой образ, пройдя по канализационной системе его мозга?

— Я тебе нравлюсь. Ты смотришь и отводишь глаза. Может, боишься, что будет как с ней, da ? — Мотнул головой в сторону кровати Ивон, изобразив рукой большой живот. — Не доверяешь мне. Я никогда не сделаю тебе ребенка!