Джанет Фитч - Белый олеандр

Да, в это я верила. Требовательные мужчины ее никогда не привлекали. Главным должно быть ее желание, ее огонь.

— А потом?

Она вырвала и отшвырнула пучок травы.

— Это обязательно? Кинохроника столетней давности…

— Ничего, я хочу посмотреть.

— Он писал и пил. В основном пил. Ходил на пляж. Сказать-то особо нечего — посредственность. Шел в никуда и уже пришел.

— Потом ты забеременела.

Она испепелила меня взглядом.

— Я не забеременела! Предоставлю это твоим неграмотным друзьям. Я решила тебя родить. Ключевое слово — «решила». — Мать распустила волосы цвета небеленого шелка, стряхнула с головы травинки. — Что бы ты себе ни нафантазировала, твое рождение не было случайностью. Ошибкой — возможно, но не случайностью.

Ошибки женщины…

— Почему он? Почему тогда?

— Кто-то же мне для этого был нужен? Красивый, покладистый, не возражал против детей. Вуаля!

— Ты его любила?

— Не будем рыться в этом семантическом крысином гнезде. — Она разогнула длинные стройные ноги и встала, отряхивая платье. Прислонилась к стволу дерева, поставила стопу на белую плоть голени, скрестила руки, удерживая равновесие. — У нас были довольно горячие сексуальные отношения. На многое закрываешь глаза.

На белой древесине у нее над головой кто-то нацарапал «Мона 1976».

Я смотрела на мать, женщину, которую знала и не знала, женщину, которая в любую секунду могла исчезнуть. На сей раз я не позволю ей удрать.

— Ты его боготворила. Я читала в твоем дневнике.

— «Боготворила» не вполне уместное слово. — Она посмотрела на дорогу. — Предполагает духовную составляющую. Надо бы подыскивать термин с более земной коннотацией.

— Потом родилась я.

— Потом родилась ты.

Я представила. Оба блондины. Он, пьяный, смеется. Она уютно устроилась на его тяжелой руке.

— Он меня любил?

Мать рассмеялась, рот изогнулся ироничными запятыми.

— Он сам был ребенком. Любил тебя, как мальчишка любит свою черепашку или игрушечный поезд. Мог взять на пляж и часами играть, подбрасывая в воде. А мог, несмотря на обещание, запихнуть в манеж и уйти пить с приятелями. Однажды случился пожар. Его тряпки и кисти, вымоченные в скипидаре, загорелись, весь дом занялся за пять минут. А его нигде не было. Простыня в твоей кроватке тоже подпалилась. Просто чудо, что ты не сгорела заживо! Соседка услышала крики.

Я силилась вспомнить манеж, огонь… Явственно помнила запах скипидара, который всегда любила. Но пламя и всепроникающий аромат опасности прочно ассоциировались с матерью.

— Это и был конец нашей идиллии в Венис-Бич. Я устала от его посредственности и оправданий. Я кормила семью на свой скромный заработок, Клаус жил за мой счет, и у нас больше не было дома. Я сказала, что все кончено. Он не удивился и, поверь мне, слез не лил. Вот так завершается сага об Ингрид и Клаусе.

Большой мужчина приподнимает меня над прибоем… Я почти помнила запах и рокот моря, ощущение волны вокруг ног, искрящейся, словно смех.

— Он еще пытался со мной увидеться?

— Зачем тебе весь этот хлам? — Мать отошла от дерева и села на корточки, чтобы посмотреть мне в глаза. На ее лбу выступили бисеринки пота. — Тебе будет больно это слышать, Астрид. Я хотела тебя оградить. Двенадцать лет я стояла между тобой и этими бессмысленными артефактами чужого прошлого.

— Моего прошлого.

— Господи, ты была младенцем! — Она снова встала и разгладила джинсовое платье. — Не проецируй.

— Он пытался встретиться?

— Нет. Легче стало?

Она подошла к забору и посмотрела на грязную дорогу. Ветер гнал мусор. Кое-что застревало в траве на другой стороне.

— Может, зашел раз или два. Я в недвусмысленных выражениях дала понять, что его присутствие нежелательно. Тем и кончилось.

Я думала о его мягком лице и длинных светлых волосах. Он не хотел сделать мне больно. Она могла бы дать ему шанс.

— Ты никогда не задумывалась, что мне, может быть, хочется иметь отца?

— В древности отцов не было. Женщины совокуплялись с мужчинами в полях, а девять месяцев спустя рождался ребенок. Отцовство — сентиментальный миф, как День святого Валентина. — Аквамариновые глаза на загорелом лице горели, как преступление за занавеской в освещенной комнате. — Я ответила достаточно, или есть еще вопросы?

— Он не вернулся? — тихо спросила я, надеясь, что это не так, что есть еще факты, хоть что-нибудь… — Никогда потом не звонил?

Она снова села на корточки, обняла меня за плечи, прислонилась лбом к моей голове.

— Звонил однажды, когда тебе было — не знаю — семь или восемь. — Провела рукой по моим волосам. — Приехал в отпуск из Дании с женой и двумя маленькими детьми. Хотел встретиться в парке. Чтобы я сидела на скамейке и играла с тобой, а он мог бы тебя увидеть.

— Мы пошли?

Если бы она вечно вот так меня обнимала…

— Это было похоже на сюжет плохого кино. Я послала его к черту.

Отец звонил, хотел меня видеть, а она отказала. Не спросив меня, ничего не сказав! Дыхание перехватило, как от удара.

Я встала и прислонилась к дереву с другой стороны, чтобы она меня почти не видела.

— Ты сама пожелала знать. Не переворачивай камни, если не хочешь смотреть на бледных пресмыкающихся, которые под ними живут.

— Где он сейчас?

— Слышала, что купил ферму где-то на датских островах. Кажется, на Эре.

Я выглянула из-за дерева.

— Живописный уголок… Но если его жена не разбирается в сельском хозяйстве, то они ее уже потеряли.

Мать подняла голову, поймала мой взгляд и улыбнулась. Не открытой улыбкой отца, а понимающей полуулыбкой, которая говорила, что прочла твои мысли.

— А что, собираешься свалиться на голову давно потерянному отцу и его семейству? Не удивляйся, если они не забьют в твою честь тучного тельца!

— Все лучше, чем ты и твои новые дети!

Жар волнами поднимался от дороги, пахло плавящимся асфальтом.

— А-а. — Она откинулась на траву, руки за голову, скрестила лодыжки. — Я предупреждала, что ты не обязательно встретишь их с распростертыми объятиями. Но они такие чувствительные, идеалисты. Решили попробовать. Очень гордились статьей. Тебе, кстати, понравилось?

— Выкинула в мусор.

— Жаль.

Вороны неожиданно вылетели одна за другой из кроны. Мы слушали, как удаляются их крики. По служебной дороге проехал автомобиль с двойными задними колесами. Из окна доносилась абсурдно веселая ковбойская музыка. Как Гуанахуато, подумала я, зная, что мать вспомнила то же самое.

Блузка не дышала, пот стекал и впитывался в пояс юбки. Было чувство, что перехожу реку вброд.

— Расскажи про Энни.

— Что ты вцепилась в прошлое? — Она села, скрутила в пучок волосы, заколола их карандашом. Голос был резким и раздраженным. — Зачем тебе куча заплесневелых газет из старого гаража?