Джанет Фитч - Белый олеандр

Всю зиму я просидела на полу в углу квартиры с клеем, глиной, смолами, растворителями, краской, пряжей и пакетами утильсырья. В пальто и перчатках с обрезанными пальцами. Никак не могла решить, открыть ли окно и проветрить или работать с закрытым и меньше мерзнуть. Бывало по-разному. Иногда побеждало ощущение будущего, а иногда казалось, что реально только прошлое.

Я создавала персональный музей Астрид Магнуссен. Они все были здесь: Клэр и Оливия, мать и Старр, Ивон, Ники и Рина, Амелия Рамос и Марвел. Когда я отправилась в Нью-Йорк искать Пола, пришлось оставить все мои коробки и сувениры у Рины, кроме четырех книг матери и моих драгоценностей: аквамаринового кольца, аметиста и краденого колье, плюс восемьсот долларов наличными. Перед отъездом Сергей сунул мне листок с именем Ивана Иванова, русского скупщика краденого с Брайтон-Бич, который поможет обналичить сокровища.

— Он по-английски говорит плохо, но цену даст хорошую.

«Феникс сгорает и возрождается», — повторяла я про себя в автобусе, пересекая страну.

Единственным ориентиром был адрес магазина комиксов на Сент-Маркс-плейс.

Теперь я собирала свою жизнь заново. Воссоздавала ее в холодной квартире на четвертом этаже.

Вот коричневый кожаный чемодан Рины, обитый изнутри зеленым вельветом, с распластанной обнаженной фигуркой и головой белого кота из кроличьего меха. Крышку украшала кукольная мебель и развернутые веером фальшивые баксы. Чемодан Ники, «Америкэн туристер», с лаком цвета маджента и металлическими пластинами, как на ударной установке. Внутри — набитые поролоном колбаски презервативов. Для Ивон я нашла детский чемоданчик и обклеила его ворсистой тканью пастельного цвета. Внутри на гитарной струне висели пупсики. Я подыскивала музыкальную шкатулку, которая, когда откроешь крышку, играла бы «Мишель».

На дне бирюзового чемодана Марвел лежал гравий и фонарь на батарейке, мигающий SOS азбукой Морзе. Один из друзей-студентов помог его закрепить. Игрушечные девочки-солдатики — бесплатные сувениры из кинотеатра — ползали среди лунных камней с автоматами Калашникова. Я нарисовала на их руках крошечную свастику. На крышке крепился небольшой телевизор, в котором сияла лучезарной улыбкой бумажная мисс Америка. Лицо в слезах лака для ногтей.

Старр и Рей поделили саквояж из искусственной ткани с потрескавшимися кожаными ремнями. В нос ударял пьянящий запах стружек и «Обсэшн». На яркой пряже наклеила крест-накрест полоски клетчатой ткани. Внутри крышки, под светящимся в темноте Иисусом, распускалась сочная, атласная, откровенно вагинальная роза. По краям шла бахрома из стружки от местного плотника, кучерявая, как пудель. На дне помещалась коробочка с кусочками свинца. В Европе невозможно было найти пулю, и пришлось довольствоваться этим. В стеклянном террариуме на дне ползла по желтому песку, осколкам стекла и наполовину засыпанным очкам в металлической оправе змея.

Как и Берлин, я погрязла в руинах и чувстве вины. Я страдала, но и сама была причиной горя. Не могла, положа руку на сердце, ткнуть пальцем в виновного — палец тут же разворачивался в мою сторону.

Оливии Джонстоун досталась зеленая шляпная коробка под крокодиловую кожу. Открывая ее, вы чувствовали аромат «Ма Грифф». Дагмар, девушка из парфюмерного магазина в универмаге «Вертхайм», отдавала мне ватки с ароматами, и я раскладывала их по цилиндрам из-под фотопленки и рассовывала по карманам. Внутри шляпной коробки я сложила гнездо из бежевых и черных чулок. В центре лежала карнавальная маска из черных перьев и бокал с белым океаном внутри. На поверхности плавало белое колечко из автомата, выдающего шарики жвачки.

Они все были здесь. Амелия Рамос — коробка для ланча с декупажным дизайном из открыток аристократии девятнадцатого века с блошиного рынка. Старинные вилки пронзали черный с проседью парик, тянулись вверх, как молящие руки.

И Клэр. Я увековечила ее память в дорожном чемодане тридцатых годов из белой кожи с красной лаковой отделкой. Он обошелся мне в пятьдесят марок, зато внутри был обит розовато-лиловым муаром в разводах от влаги, как древесные кольца. Похороны в коробке. С внутренней стороны крышки я приклеила, как крылья бабочки, осколки белой виниловой пластинки. Каждый выдвижной ящичек хранил свой секрет: сетчатая миниатюрная рыба, таблетки, нить жемчуга, завитушка побега папоротника, веточка розмарина, фотография Одри Хепберн из «Двое на дороге». И двадцать семь названий слез: сердечная роса, мед горя, вода печали, die Tränen, eau de douleur, los rios del corazón [28] Слезы ( нем .), вода скорби ( фр .), реки сердца ( исп .). . На этот чемодан и заглядывался Оскар Шайн.

Мои матери. Словно гости на сказочных крестинах, они наградили меня своими дарами. Щедрость и знание мужчин от Оливии. Нежность и вера от Клэр. Марвел помогла проникнуть в тайну американской семьи, Ники научила смеяться. Ивон, mi hermosa [29] Моя прекрасная ( исп .). , дала мне настоящую, кровную мать, не за решеткой, а где-то внутри. Рина украла гордость, но показала, как пользоваться отходами, тщательно выбирать то, что можно восстановить и перепродать.

Я хранила все дары. Любящие или небрежные, эти руки вылепили меня такой, как есть. Амелия Рамос, вонючая, как скунс, стерва, научила стоять за себя и колотить по решетке, пока не получу желаемое. Старр хотела меня убить, но она же купила мне первые туфли на каблуках и дала возможность задуматься о Боге. Кого из них я брошу?

А в голубом чемодане с белой ручкой — первая и последняя комната выставочной галереи Астрид. Белый шелк-сырец с красными пятнами по краям и запахом фиалок.

Я сидела на полу в сгущающихся сумерках на протертом до дыр заляпанном краской ковре. Сумерки, время моей матери… В Берлине зимой темнело к четырем — совсем не похоже на неспешный калифорнийский закат и прибой на желтом песке. Я открыла крышку.

Запах фиалок неизменно навевал грусть. Пузырек с подкрашенной водой был точно такого же цвета, что и бассейн на Голливудском бульваре. Я сидела перед алтарем матери и рисовала на прозрачной пленке линии, которые, соединяясь, приобретали очертания ее профиля. Письма, перевязанные колючей проволокой, лежали на дне вместе с колодой карт Таро. В центре — Королева Жезлов. К крышке привязаны осколки стекла; я тронула их пальцами, и они зазвенели. Представился жаркий летний вечер и эвкалипты.

Мы списывались пару раз в месяц через магазин комиксов недалеко от университета. Иногда адвокатша по ее просьбе передавала немного денег через феминистку из Кельна. Наверное, мать получала их за стихи или, что более вероятно, выманивала у поклонников. Я сказала, что не хочу знать про подготовку к суду, но письма хвастливо перечисляли приглашения на работу в Амхерст, Стэнфорд, Смит… Заманивали меня морковкой зеленых студенческих городков. Я представила себя дочерью преподавателя, катящей на велике на занятия. Наконец-то надену верблюжье пальто, поселюсь в общежитии, запишусь в волейбольную команду — все оплачено, решено заранее. Спокойно, как в теплице. Я могла вновь стать ребенком, начать все сначала. Ты точно уверена, что не хочешь вернуться домой?