Владимир Козлов - Сестра Морфея

— Это ты называешь, пометили, — набросилась она на Валеру, — я раненая в тело и очень серьёзно. У меня после вашей иудейской атаки задница негритянская стала. Ты знаешь, сколько денег уйдёт на мази и витамины? Я теперь неделю не смогу сидеть ровно, а ты говоришь, пометили.

Валера хоть и был увальнем, но его язык и голова быстро среагировали на обвинительную речь Людмилы Ивановны.

— В башку вы шибко ранены, а не в тело. Я две недели сидеть не мог после вашего выстрела, однако не побежал подавать на вас в суд. А с вами пошутили, и вы такую вонь подняли, будто ведро тухлых яиц съели. Вас это как педагога не красит!

Валера её обезоружил своим аргументом, после чего ей бессмысленно было требовать крови мальчишек.

К тому же она мысленно и быстро, как сканером прошлась по своей работе с подростками. Поняв, что негативные педагогические элементы могут в одночасье прилюдно вскрыться, она быстро закрыла рот и посмотрела на Валеру. В её глазах таилось перемирие.

Он не смотрел на неё, но по его поведению было видно, что главным фигурантом в этой ожидаемой катавасии был именно Валера. Он не мог ей простить того злосчастного выстрела, после которого у его ягодиц появился цветовой контраст. А для других мальчишек это была очередная забава, на которые они охотно соглашались, кто бы им ни предложил позабавиться. А с участием Людмилы Ивановны это была двойная забава. Нельзя было сказать, что они ненавидели её или не любили. Никаких антипатий и симпатий они не испытывали к ней. Для них она была объектом многих насмешек. И чем больше она выказывала свою злость, тем больше отпускались в её адрес плоские шуточки. Любили они поговорить с ней на запретные темы, в которых она охотно принимала участие. И это было её большой ошибкой, вскоре она стала получать от мальчишек откровенные пошлые и распутные намёки.

И всё — таки Валера, отнёсся с пониманием к раненой женщине. Он посоветовался со всеми бойцами, принимавшими участие в захвате и расстреле Людмилы Ивановны, подошёл и тихо ей сказал:

— Так и быть мы отдадим вам наши порции торта, в знак примирения.

Скупая и болезненная улыбка появилась у неё на лице. Она стала обладательницей целого торта.

— Сегодня у вас товарищ комиссар будет праздник живота! — подошёл к ней электрик, — бывайте, живы, и здоровы! А мальчики, не хай, кизил жуют. Заслужили!

Кончилось лето. На работу вышла Роза Викторовна. Как он и думал они действительно друг, друга знали раньше, но официально не были представлены. Это была женщина лет пятидесяти, с мужскими грубыми чертами лица. Сразу бросилось в глаза, что дети её уважают. Встречали и здоровались с ней радушно. Раньше она одна была спортивным работником и крутила все внутренние соревнования в детском доме. Помимо этого тренировала у мальчишек футбол. Знакомство Платона с ней было лёгким и быстрым, что подчёркивало её простоту в общении. Она сама в конце рабочего дня зашла к нему в бассейн и просто сказала, — привет!

— Повезло ребятишкам, — сказала Роза Викторовна, когда увидала, их грамотную игру, — наконец — то стоящий тренер появился. А то просились на эту ставку разные массовики — затейники, но папа решительно был настроен. Брать только опытного тренера. А вот вашу знакомую я слышала, он не особо жалует. Это плохой сигнал!

— Мне этот сигнал сердце не жжёт, — сделал он попытку к улыбке, — она взрослый человек, пускай думает.

— Ты знаешь Сергей Сергеевич, что этот взрослый человек на сухомятку посадила детей детского дома. Она, что лыком подпоясана?

— Не понял, излагайте, пожалуйста, свои мысли ясней, — поразился он её сленгу.

— Куда уж ясней. Спортивный зал есть, а инвентаря и спортивной формы нет. Она нас ограбила.

— Как ограбила? — не показывая вида, что он знает о неблаговидных проступках Людмилы Ивановны.

— Просто! Из инвентарной комнаты всё ценное вынесла, оставила только громоздкие вещи, и дешёвку. Я примерно прикинула, на двести тысяч инвентаря вместе с форой вынесла. Только одних мячей и коньков на сто тысяч пропало. И всё это не для дворовых спортсменов, а для профессионалов. На такую сумму сгинула и спортивная форма.

У него от таких цифр глаза поползли на лоб.

— Так в полицию надо обращаться, — сказал он.

— Я в органы не верю и не хочу с ними сотрудничать ни в качестве подозреваемой, ни в качестве свидетельницы и даже потерпевшей. И если мы вызовем следователя, то придётся туго папе. Всё, что у меня хранилось в складе, на приходе в детском доме не стояло. Ему за это такую головомойку устроят, что мало не покажется. Да и мне влетит.

— Ну, тут уж вы сами решайте. Могу только вам сразу сказать, если она действительно очистила вас, то назад вы ничего не получите. Она не тот человек, чтобы расстаться с товаром, который ей даром достался. Для Людмилы Ивановны находка извне, это приравнивается к её дню рождения.

— О возврате речи не идёт. Я сейчас молю бога, чтобы она наш товар не засветила, где ненужно. Представляешь, кем я буду выглядеть в глазах папы. Я слышала, что у тебя с ней нормальные отношения, поговори с этой дамой по душам, чтобы она не попалась, когда будет продавать товар. А если хочет, то я ей посоветую оптовика, который у неё всё скопом заберёт и под пытками никогда не сдаст своего поставщика.

Он понял, что Роза Викторовна неспроста в первый день открыла возможности сбыта неучтённого товара, человеку, которого практически близко не знает.

«Выходит она и меня подозревает?», — подумал он.

Внутри неприятно что — то ёкнуло и, зловещий импульс отстучал в его мозги. «Ты покрываешь преступного элемента, а за это в уголовном кодексе существует статья».

…Зная о преступных деяниях Людмилы Ивановны, по сути дела он становился её соучастником. Но ни при каких обстоятельствах выдавать её не помышлял. Последняя мысль, посетившая Платона, в какой — то степени оправдывала её. «Подумаешь, вор у вора дубинку украл».

Он обдумывал просьбу этой грубоватой женщины, но конкретного ответа ей не дал.

— Для меня сей миссия, не совсем приятна. Но попробую, — пообещал он. — И, то я с ней буду разговаривать только в том случае, если у неё дома увижу какую — то спортивную новинку, которую она не спрятала.

— Уж, пожалуйста, — сказала на прощание она, — нам же здесь с тобой работать, а её Владимир Иванович любыми путями выдавит отсюда. Тут дело времени.

…После её ухода у него остался плохой осадок на душе. Все эти «дворцовые тайны» он терпеть не мог. На протяжении своей жизни он вдоволь наелся терпких плодов от омерзительных интриг. Хоть и выходил он из них достойно, но крови при этом испортил с излишком. Сейчас ему хотелось только спокойствия. Он думал, в детском доме его обретёт. Спокойствие здесь было, но относительное, где-то всё равно шушукались. И на его счастье он многого не знал, а вот Людмила Ивановна была в кругу событий, но не всегда делилась с ним своей информацией. Не от того, что она ему не верила, а просто она оберегала его от ненужных слухов. Которые рано или поздно могли отразиться на спортивной судьбе её дочери.