Татьяна Алюшина - Моя первая любовь (антология)

— Стоп! Снято! — крикнул Азаров.

Но я, кажется, его не услышала. Опомнилась только когда со всех сторон раздались смешки и я поняла, что сцена уже закончена, а я все так же болтаюсь на Дмитрии и не собираюсь расцеплять руки.

— Эй, ты чего? — мягко сказал он и слега потряс меня за плечо. — Испугалась? Уже все, самое страшное позади.

И он негромко рассмеялся своим низким, ласковым смехом.

— Ну-ну, — попытался успокоить он, когда мне удалось наконец разомкнуть руки. — Все хорошо. Знаешь, я ведь тоже волновался — как отработаем. Опыта у тебя никакого, а Азаров, сволочь, уперся, не хотел заменять тебя дублершей. Ну да ничего, слава богу, без травм обошлось.

Каждый день я как завороженная следила за всеми трюками, что выполняли Дмитрий с ребятами на площадке. За всеми драками, падениями, взрывами, погонями… Однажды — в тот день мы снимали в заброшенном заводском цеху — молодой парень из группы никак не мог выполнить сложный трюк: с огромной высоты спрыгнуть с троса в сооруженный внизу бассейн. И тогда Дмитрий вызвался сам выполнить прыжок, вместо него. Он сгруппировался, разжал руки и полетел вниз — прекрасный, как греческая статуя, и свободный, как ветер.

Кажется, только в ту секунду, когда его облепленная темными вьющимися волосами голова показалась из воды, я осознала наконец, что теперь жить не смогу без него и с этого момента последую за ним хоть в преисподнюю. Моя восторженная двадцатилетняя душа запылала огнем любви.

По окончании натурных съемок в Подмосковье наша группа выехала уже в следующую киноэкспедицию, на этот раз в Израиль. Там, в пустыне, нам предстояло снимать послеэмиграционные мытарства Зинаиды и ее возлюбленного Белоклинского.

Я тогда была в Израиле впервые, и эта удивительная земля с ее богатейшей историей, где невозможно было каждую минуту не представлять себе, как бродили тысячелетия назад по этим же местам библейские персонажи, заворожила меня. Мне казалось таким правильным, таким естественным, что именно здесь наши с Дмитрием отношения обязательно изменятся, он обязательно оценит мой талант и искреннее к нему чувство. И когда я наблюдала, как где-то за горизонтом зарождается новый день, белоснежное марево как будто бы отражает ультрамариновые небеса, все мое естество наполнялось ожиданием настоящего чуда.

Съемочные дни шли своим чередом. Мы выезжали в пустыню и снимали там, на фоне бескрайних песчаных барханов, пламенеющих закатов и нежных рассветов. И вот уже экспедиция начала приближаться к концу.

Оставалось всего несколько съемочных дней, и веселье, охватывающее группу после окончания рабочего процесса, входило совсем уж в пике́. Вечерами теперь засиживались еще дольше, смеялись веселее, пили больше. И у всех на лицах было написано желание успеть ухватить последние крохи этой нашей свободы, этого единения, где все мы казались одной семьей, занятой общим делом.

Мы все были опутаны этим самообманом, восхитительной мистификацией, которой не суждено больше повториться. И правда, этих людей я не встречала больше никогда. Как не встречала более никогда многих из своих однокурсников и педагогов. О, великая иллюзия театрально-киношной сплоченности, тогда я еще не ведала, каким опасным и разрушительным явлением ты можешь быть!

В последний день решено было снимать сцену, в которой погибал возлюбленный моей героини, и Зинаида оставалась одна, в чужой стране, без прошлого, без будущего, с растоптанной душой и разбитым сердцем.

Над раскаленным Синаем гулял вечерний ветер, принесший с собой едва уловимый запах оазиса, моря и пряностей. Повеяло ночной прохладой. Черная мгла постепенно опускалась на эту давно не ведавшую дождя, спекшуюся от солнца пустыню. Но над горизонтом еще горело темно-красное солнце, окрашивая все кругом в тревожные тона.

Азаров дал команду. Я заняла свое место на съемочной площадке, и вот со стороны пустыни показался всадник на черном коне. Я, вернее — не я, а Зинаида, замерла, стиснув руки у груди, зная, кто несется к ней и что сейчас наконец состоится их долгожданная встреча. В этот момент откуда-то слева появился другой всадник, поскакал наперерез. Раздался выстрел, и всадник как подкошенный рухнул, повис, запутавшись в упряжи. Его шляпа слетела и покатилась по выжженной земле.

Зинаида отчаянно вскрикнула. А конь, испуганный выстрелом, рванулся в сторону, унося безжизненное тело к пламенеющей в закатных лучах линии горизонта.

Сцена, в которой Зинаида рыдает над гибелью Белоклинского, давно была снята, и во время съемок я практически ничего не чувствовала, просто честно выполняла свою работу. Потому что человек, чье бесчувственное тело обнимала и целовала в холодный лоб, был актером Колесовым, с которым мы отлично ладили на площадке, но — и только. Сейчас же я твердо знала, что там, на коне, Дмитрий. Что это он, подстреленный, безжизненно повис в стременах. Нет, я не сошла с ума, я отлично понимала, что все это — иллюзия, что сейчас Азаров скомандует «Стоп! Снято!» и морок развеется. Но черт возьми, наверное, сработала какая-то магия кино. Мне вдруг показалось, будто я в самом деле никогда больше не увижу Дмитрия. Господи, как же я жить буду без этой надменной горделивости, уверенности, что лучше него только боги, этого лукавого притворства, которым он окутывал мое сознание? Как я смогу дальше жить — после этого?

И потом, когда Азаров уже отдал команду и поздравил всех с окончанием съемок, когда вернулся Дмитрий и встал чуть поодаль от меня, стирая бумажным полотенцем песок со лба, когда все засуетились, убирая реквизит, снимая софиты и пряча технику, я все никак не могла избавиться от этого наваждения. Во мне зрела какая-то отчаянная решимость, необходимость высказать наконец все до конца, потому что после может быть поздно. Желание схватить в охапку ускользающее от меня счастье и держаться за него любой ценой.

И когда Меркович пошел к своей машине, мне наплевать стало на все условности, лишь бы еще хоть немного побыть с ним, услышать его голос.

— Дмитрий! — окликнула я.

Он обернулся уже от машины и застыл с ключами в руке.

— Вы что, уже уезжаете?

— Ага, — кивнул он. — Пока, Зинаида. Здорово было вместе поработать.

— Вот все и закончилось… — пробормотала я. — Наверное, мы больше не увидимся?

— Да ты что! Увидимся, конечно, — улыбнулся он. — Ты ведь актриса. А киношный мир очень маленький. Тем более нас, как ты понимаешь, известных постановщиков трюков, раз, два и обчелся…

Он помолчал с минуту, снова взглянул на меня и вдруг предложил:

— Хочешь, подвезу до отеля?

Может быть, его и самого хоть краем зацепила эта иллюзия, которую мы создали сегодня. Какое-то ощущение того, что уходит, улетучивается, опускается за горизонт вместе с закатным солнцем наш единственный шанс на счастье.