Татьяна Алюшина - Моя первая любовь (антология)

Так или иначе, мы оказались в его взятом в аренду в аэропорту Бен-Гуриона джипе, мчащемся по освещенной фонарями дороге. Я говорила что-то бессмысленное, дурацкое, он отвечал мне, и я с каждой минутой чувствовала, как утекает сквозь пальцы отписанное нам время. И уже когда он притормозил автомобиль у ворот отеля, вдруг решилась. Обернулась к нему и проговорила обреченно:

— Я люблю тебя!

Он вздрогнул и в первую секунду посмотрел на меня так, словно мне удалось достучаться до него, пробиться сквозь эту его внешнюю оболочку вальяжного мускулистого античного бога. Но тут же поморщился, сжал пальцами переносицу и отозвался:

— Оля, не надо… Ты актриса, я понимаю. Кино, искусство — все это завораживает, внушает иллюзии. Но я взрослый женатый человек. И все эти игры мне уже не по возрасту.

Мне стало так больно, будто он наотмашь ударил меня по лицу. Наверное, надо было зарыдать, но лишь одна проклятая крупная слеза театрально сползла по щеке.

— Очень кинематографично, — сказал он, протянул руку и стер ее пальцем. — Но, поверь, в моей жизни все это уже было.

И тогда я, каким-то образом найдя в себе силы не сорваться, улыбнулась и спокойно спросила:

— Можно я тебя поцелую?

И он ответил:

— Да.

Больше всего на свете я тогда желала его всего — его сны, его мысли, его спокойствие и непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. Я хотела видеть, как он ест, спит, дышит. Я хотела на веки вечные запомнить его запах, запомнить блеск его иссиня-черных глаз.

Никогда в жизни я не целовала никого так: обретая и тут же прощаясь навсегда. Никогда не любила так сильно, не доверяла и не протягивала рук.

И никогда более не шла так покорно на заведомый провал, не покорялась необратимому времени.

Он, будто заранее зная всю внутреннюю драматургию этой сцены, мягко отстранился и молча открыл дверь машины. Я вышла в жаркую душную ночь, и джип с визгом унесся от меня.

Наверное, в этот момент я окончательно повзрослела.

Мне еще неведомо было, что люди могут бояться слишком сильных эмоций. Что человек может сознательно делать выбор в пользу налаженной комфортной жизни, отказываясь от чего-то неизведанного, непонятного и потому пугающего. Тогда мне еще казалось, что на свете нет ничего важнее любви…

Оказалось, что это не так.

Много лет я, заходя на «Мосфильм», ловила себя на странных мыслях. Я все ждала появления Дмитрия. Везде — в кафе, в коридоре, на различных съемочных площадках. Везде мне чудился его великолепный профиль. Это было похоже на наваждение, на морок, который преследовал меня из года в год.

Я не забывала его ни на миг. Я давно поняла, что тот, который любил тебя, или тот, кого любил ты, где-то в глубине души всегда с тобой…

Дмитрий же продолжал быть успешным постановщиком трюков, купался в лучах славы первого красавца «Мосфильма», крутил романы с приятными, но не отягощенными сложными амбициями и намерениями костюмершами и гримершами. Он ни в чем себе не отказывал.

Вскоре моя жизнь тоже понеслась в бешеном ритме. Я выходила замуж, разводилась, меняла города и страны. С годами идея кино все меньше влекла меня. Я становилась актрисой одной роли. Это начало выводить меня из себя, и я устала биться в депрессии. И вот тогда мир литературы открылся для меня в полной мере.

Я отчетливо запомнила ту ночь, когда, проворочавшись несколько часов без сна, поднялась с кровати, вытащила из ящика стола толстую тетрадь, перевернула ее, открыла с обратной стороны и вывела ручкой на верхней строчке заглавие «Моя чужая жена». Роман.

В книге рассказывалось о невозможной любви юной студентки Али к взрослому семейному человеку, кинорежиссеру, обласканному властью и зрителями. В сюжете причудливо перемешались реальные события, которые я знала по ВГИКу и «Мосфильму», и мои личные эмоции и переживания. Конечно же, прототипом главного героя моего романа был он, Дмитрий.

Вся эта история, перемоловшая меня, переломавшая, опрокинувшая впервые, и побудила меня взяться за перо. Я вылепляла этого персонажа, пытаясь вложить в него все то, что виделось мне в образе моей первой любви. Отчаянную бесшабашную смелость, какую-то глубинную порядочность, красоту и грацию — и тепло, то тепло, с каким он тогда обращался со мной. И по мере того, как оживал и наполнялся собственными чертами мой герой, я вдруг стала задумываться — а были ли в Дмитрии все эти качества? Существовали ли они на самом деле? Или я изначально, еще много лет назад, подсознательно сочинила этого великого и ужасного кинорежиссера Редникова?

Наверное, жажда творчества тоже сидела где-то внутри и неосознанно искала сильных эмоций, которыми могла бы напитаться и выдать что-то стоящее. Все причудливо переплелось, закрутилось, заискрило…

Так родилась моя первая книга.

— Ольга! — вдруг окликают меня.

И я, вырвавшись из омута прошлого, снова оказываюсь в своей нынешней реальности, в своем любимом городе, на шумном Стамбульском рынке. Среди ярких красочных тканей, благовоний, пряностей, украшений, старинных кофейников и расписных тарелок.

— Аллах акбар, Аллах акбар… — несется над нами в оцепеневшем воздухе.

Дмитрий, как в замедленной сьемке, подходит ко мне. За ним следует его сын, удивленно разглядывая меня с каким-то веселым интересом.

Я смотрю на Дмитрия — на человека, который когда-то заставил меня ощутить весь восторг и горечь первой безответной любви. На того, благодаря кому я впервые отчаянно мечтала и была так отчаянно несчастна, благодаря кому однажды начала писать — и теперь, к моему нынешнему положению, можно сказать, добилась в этом нелегком деле определенных успехов. Смотрю на его темное от загара лицо, на морщинки вокруг глаз и у рта, поседевшие волосы. И вдруг очень отчетливо понимаю — я свободна. Прошлое больше не держит меня. Я уже не та юная девушка, отчаянно цепляющаяся за желание жить и любить; но еще и не стара. И жизнь лежит впереди — длинная, непредсказуемая, наполненная взлетами и падениями, радостями и разочарованиями.

Все это длится всего лишь несколько секунд — пока муэдзин оканчивает молитву. Время — все то же неумолимое время, способное растягиваться, замирать и ускоряться, словно пускаясь вниз с отвесной горы, секунда, в которую можно пережить целую жизнь, и вихрь прожитых лет, пролетающий перед глазами в одно мгновение.

Вся суета, сутолока, пряная разноцветная канитель вдруг оживает, и сквозь шум многоголосой толпы я отчетливо слышу:

— Ольга, неужели это ты?

— Sorry, you have been mistaken [10] Вы, должно быть, ошиблись. — Прим. ред. , — отвечаю я и поспешно отхожу в сторону.

Еще успеваю услышать за спиной:

— Папа, кто это был?

— Никто, Андрей, я обознался.