Роман Солнцев - Золотое дно

Прочитала письмо Таня, расплакалась — в комнате никого больше не было, девушки разбежались, кто куда. Таня сочинила ответ, что всех любит, всех помнит, тоскует, но бросить ударную комсомольскую стройку никак не может, ее Лёва не так поймет, оделась и пошла на улицу — бросить в ящик. „Ах, почему я здесь? Я бы там деденьке помогла“.

Шла одинокая, молоденькая, несчастная, в желтой шубе, на которой уже пятно посадила неизвестно где, ноги гудят — постой-ка день на жидком бетоне, руки ноют — устали от железных вибраторов, морозные Саяны обдувают до боли белки глаз. В кино пойти? Одной? С Бойцовым? В библиотеку? Как-то стыдно… Изменила она книгам.

Бросила письмо в ящик и подумала: „Может, Хрустову написать? А что я ему напишу? Ему я безразлична. Он меня и не помнил, он, балуясь, вызвал сюда“. Таня брела, подняв воротник шубы, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из парней. Стоит встретиться глазами, как сразу вопросы: „Вас как зовут? Вы из УОСа?.. Вы не цыганка?“

Таня купила билет в кино и, надув щеку, стараясь быть безобразной, прошла в зал. Она горбилась, она кашляла, она сморкалась, она так старалась — была сама себе противна. „Только так теперь. Хватит“.

Показывали кинофильм о любви. Когда на экране целовались, Таня опускала глаза и видела, что перед ней парочка тоже целуется. И еще хихикают, бессовестные! „А может, Лёвушка любит меня? — с надеждой думала Таня, и у нее сладко немело в груди. — Вдруг любит? Вот и старается со мной не разговаривать, избегает. ( Вписано красным фломастером: КОНЕЧНО ЖЕ! ЭТО ДАЖЕ СИНИЦЫ ВИДЕЛИ, СЕРДИТО ОСЫПАЯ МЕНЯ СВОИМИ СЕРЕБРИСТЫМИ… — Л.Х.) Когда в котловане встречаемся — отворачивается. Может быть, смущается, мучается из-за своего хвастовства? Но почему, почему прямо не скажет. Или я зря надеюсь? Зря пытаюсь понять наоборот?! А всё просто: отводит глаза — значит, равнодушна… старается навстречу не…“»

Здесь запись на третьей страничке обрывалась. Я поднял глаза на Галина Ивановну.

Она сидела, как девчонка, неотрывно глядя на меня, безумно волнуясь. На щеках проступили крохотные клубнички — возраст… искривленные пальчики сплелись…

— Правда ведь, он психолог? И он уже тогда любил меня?

— Конечно, конечно!.. — воскликнул я, отдавая ей бумаги. — Как это хорошо, что вы сохранили эту запись.

И уже от дверей она напомнила мне со стеснительной улыбкой:

— Так вы обещаете?..

— Да, Галина Ивановна… да.

— Он такой ранимый… — И жена Льва Николаевича, выглянув, как заговорщица, в коридор, кивнула на прощание и ушла.

Я снова лег на койку. Господи, как быстро время идет! Как быстро меняет людей! И все равно, всё доброе, святое в них остается… Толстой записал в дневнике такие, кажется, слова: «Зря думают, глядя на меня, что я суровый эдакий, со страшной бородой старик. Они не знают, что я все тот же мальчишка…»

Кажется, я задремал. Но вот по коридору уже прошел-протопал один из егерей, окликая приезжих:

— Владимир Александрович приглашает вниз.

Когда мы все спустились в зал на первом этаже, круглый стол был накрыт для роскошного (я давно не видел таких яств) обеда: здесь как бы на лапках стояли три глухаря, запеченных, но с оставленными, словно живыми головами, возлежал на огромном блюде располосованный вдоль и поперек с розовым нутром таймень, тараща белесые глаза, а в розетках икра, да не красная, а черная!.. Ну, и сыр, и киндза, и петрушка, и укроп, и какие-то соусы — кажется, кизиловый и гранатовый, и много всего прочего. А тут еще егеря внесли и поставили перед гостями тарелки с дымящейся ухой, прозрачной, густой, с желтыми стерляжьими стружками.

Егеря налили в рюмки женщинам шампанское, мужчинам — коньяк «Черный аист» и ушли. Охранник в пятнистой форме встал в дверях.

Маланин посмотрел на палец и начал:

— Господа! Позвольте поднять первый тост за красоту, которая спасет мир… а именно — за наших прелестных дам. Без этого нельзя начинать никакое совещание, ведь так? Ульяна… Татьяна… Галина… за вас!

— И кушайте, кушайте, кушайте!

В спрятанных колонках зала тихо заиграли скрипки, ну точно как в хорошем современном ресторане, — что-то из Вивальди.

— Пара анекдотов, пока кушаем, — работая то ложкой, то вилкой продолжал губернатор. — Я вижу, вы ружья привезли. Это хорошо. Я тоже люблю в осенний день побродить по тайге с ружьишком. На охоту? Нет, по грибы. Увидишь грибников, подойдешь и просто так скажешь: «Ух ты, сколько грибов насобирали!» И они отдают. Шутка. А вот еще. Ульяна, вы не бойтесь, икра настоящая… Еще по рюмочке, господа? Второй тост за них же, наших милых.

Я видел, как удивленно смотрят на Маланина Никонов и Бойцов. Конечно, сильно изменился бывший комсорг. Стал уверенным, если не сказать большего.

— Кушайте-кушайте! А я вас развлеку. Посетитель в ресторане — официанту: «Официант, если это чай, дайте сахару. Если это суп, дайте соли!»

Никто не смеялся, только женщины улыбались, внимательно разглядывая губернатора.

— Итак, третий тост? За кого? Все угадали! Спасибо. И вот еще анекдот… тоже насчет соли. Дед поймал золотую рыбку. Она говорит: я выполню три твоих желания. Дед обрадовался: во-первых, мне жену помоложе… во-вторых, пива побольше… а в третьих… Золотая рыбка говорит с печалью: да уж догадываюсь! И стала обсыпать свое тело солью…

Охранник в дверях хмыкнул.

— Ну, а четвертый тост… моя жена сочинила… Григорию Ивановичу нравится… Григорий Иванович, на правах старейшины скажи, я думаю, женщины нас поймут и поддержат.

Расслабленно молчавший Семикобыла услышал, тяжело поднялся над столом и, зажав рюмку в слегка дрожащей, когда-то мощной руке, сипло объявил:

— Во года, во все века четвертый тост за мужика.

— Вот это правильно! — воскликнула Татьяна Викторовна. — Мы без вас куда? Мы без вас кто? Верно, Галка?

Галина Ивановна скромно кушала, иной раз поглядывая на своего благоверного, — тот сидел, привычно нахохлясь, словно мерз. Он ничего не ел. И ничего не пил. Только, когда Татьяна Викторовна тихо тыкала ему в бок, машинально поднимал рюмку и подносил к губам.

Надо сказать, и мы все, гости, не особенно нажимали на коньяк. Все же понимали: предстоит серьезный разговор с хозяином области. Тем более, если он так себя ведет, — не давая другим слова сказать.

Когда подали желающим кофе, Владимир Александрович поднялся и, глянув на палец, сказал:

— Итак, господа… — И сделал долгую паузу.

И мы услышали вдали, как на поляне, стрекот двигателей.

— Свой вертолет я сейчас отправляю домой с заданием — обещал прилететь полномочный представитель президента, да-да… не очень верю, он очень занятый человек, но вдруг… А второй экипаж, как распорядился Тарас Федорович, уйдет в Виру, будет ждать наших распоряжений. Он же увезет наших прелестных женщин. Зачем им засорять свои нежные ушки мужскими разговорами, ведь так?