Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Снова он ехал с бравыми парнями, только на этот раз не в легковой машине, а в черной колымаге с решеткой на окне — в так называемом автозаке. Говорят, бывает даже без окон. Рядом — справа и слева — конвой с карабинами, угрюмые лица. И слышно, как у водителя в кабине звучит старинный вальс «Амурские волны».

Покидая лабораторию, Алексей Александрович успел сказать Артему Живило:

— Поставьте в известность моего адвоката… — У него не было, конечно, никакого адвоката, однако он надеялся, что коллеги поймут его намек и договорятся с кем-нибудь из более или менее достойных представителей этой лукавой профессии.

Брониславе они позвонить сообразят. Но ведь и мать сразу узнает, что ее сына арестовали. Бедная! Хорошо, что он не увидит этого…

И вдруг, заметив в зарешеченном окошке Николаевскую церковь и рынок, он с ужасом догадался, что его пока что везут не в центр, в ИВС или СИЗО, а на окраину города — к его дому. Значит, и там сейчас будут производить обыск.

— Это не я! Клянусь! — рыдала Бронислава, вешаясь на шею мужу. — Это они… от зависти… Вы Сальери! — зарычала она, обращаясь к конвоиру, накаченному парню с недоуменным выражением лица, которого поставили в дверях. — Ноги вытрите! Почему я должна мыть за вами?

Смешно. Не по адресу. С ума сошедшая от бедности и страха за завтрашний свой день Россия.

Мать стояла, словно горящая свечка, в дверях своей спаленки и смотрела, как два сотрудника, один, встав грязными ботинками на стремянку, другой — на табуретку, рылись на книжных полках.

— А где его кабинет? — спросил Кутяев. — Его рабочее место?

— В лаборатории! — зло отвечала Бронислава.

— Я понимаю. А здесь? Где бумаги?

— Дома он ничего не держит, — отвечала Бронислава. — Чистые майки могу показать, трусы…

Лейтенант дернул и правым, и левым усом, в бешенстве обернулся к профессору. Алексей Александрович показал пальцем на свой висок. Мол, всё здесь. В самом деле, у него не было дома никакого кабинета. Где взять?

Сотрудники ФСБ переглянулись — зря заезжали. Хотя, пройдя в спальню супругов, наконец кое-что нашли — с секретера сняли медальку с иероглифами, презент на память от ученых Китая, из угла достали новый кожаный «дипломат», также подаренный в Пекине, а из левого ящичка, где лежали бусы и серьги жены, вынули конверт с иероглифами, в котором оставалось несколько долларов…

— В протокол! — торжественно провозгласил Кутяев. Поозиравшись, увидел на платяном шкафу и снял подаренный китайцами ноутбук. — Вот теперь список полон, — многозначительно сказал он.

Снова посадили в автозак, и снова по бокам дышат конвоиры. Один, несколько добродушнее лицом, спросил:

— Закурить дать?

— Спасибо.

— А я вот никак не могу бросить…

Когда уже, подкатив к центру, обогнули новую бензозаправку «Юкос», он понял: ему определено место в знаменитом СИЗО, который в народе называют гостиницей «Белый лебедь». То ли из-за того, что крыша и заборы здесь отделаны дешевым листовым алюминием, то ли по каким иным таинственным причинам, которые вскоре откроются для нового постояльца.

Провели по зигзагообразным коридорам-клеткам с железными дверями, затем по темному коридору в некий тамбур, где сопровождающие показали женщине в милицейской форме документы, и профессор Левушкин-Александров спустился с конвойными этажом ниже и оказался, наконец, в длинной сумеречной камере без окна, с двумя горящими лампочками, с десятком двухэтажных коек, которые почти все были заняты.

Ему указали на койку у самой двери, и он сел на нее, пригнув голову, потому что сверху свисало грязноватое одеяльце. Железную дверь захлопнули, прогремел замок, засов, открылось и закрылось крошечное окошечко в двери.

Итак, он арестован. И поместили его снова в общую камеру. Специально или просто потому, что нет свободной одноместной? Или теперь в одноместные не сажают? А если сажают, то уж совсем страшных преступников? А кто же тогда эти люди? Глянул — и отвернулся. Расспрашивать нелепо. Сами спросят и сами расскажут.

Но вокруг длилась тишина. Мелькнула неприятная мысль, рожденная нынешними фильмами: сейчас набросятся, изобьют: мол, ты, интеллигент сраный, снимай пиджак, отдавай ботинки!

Кстати, работники тюрьмы у него ничего не отняли. Только осведомились:

— Колющие, режущие предметы имеются?

И ремень не выдернули, и шнурки из обуви. Не совсем так, как у Солженицына в «Архипелаге»…

Вдруг к нему подошел коренастый рябой мужичок в тельняшке и джинсах.

— Не профессор ли Левушкин-Александров будете? — тихо спросил он. Надо же, фамилию правильно назвал. Наверняка подсадная утка. «Наседка», как пишет Солженицын.

— Да, — напрягся Алексей Александрович, привставая. Что-то будет дальше? Сейчас в душу полезет с сочувственной улыбкой… Или возопит: вот он, китайский шпион! Бейте его!..

— Я вас по телевизору видел, — сказал мужичок. — Вы про отравленный воздух говорили…

Алексей Александрович кивнул. Окружающие молча смотрели на нового товарища по камере. И, наверное, кто грустно, с сочувствием, а вон тот амбал с серьгой в ухе с удовлетворением думали одно и то же: истинно говорится — от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

— В шахматы играете? — с надеждой спросил очкастый парень. «Какие шахматы?! О чем он?!» — Профессор зябко дернул плечом. Соседи по камере переглянулись. Ничего, отойдет…

Уважение к новоприбывшему резко возросло вечером, когда в вечерних новостях по телевизору (в камере имелся небольшой телевизор, арендованный сидельцами) показали, как доктор наук Левушкин-Александров выходит из Института биофизики, забросив руки за спину… Кто-то из городских тележурналистов успел-таки снять!

— Поздравляем, Алексей Александрович! — воскликнул очкастый. — Теперь просто так исчезнуть вы не можете.

Очевидно, как только подъехали арестовывать, Иван или Артем вызвали телевидение. А что, пускай народ знает. Все веселей.

Ночью часа в четыре выкрикнули его фамилию и повели, останавливая и снова жестами подгоняя, по тускло освещенным коридорам и ступеням. Гнев мучил сердце, в голове крутились огненные, как искры китайских шутих, мысли: «Вы ответите, идиоты!»

Но сказать эти слова оказалось некому — его поставили перед железной дверью без номера, отперли ее и втолкнули в бетонную крохотную комнату, как он позже узнает: бокс для ожидающих допроса. Ни окна, ни вентиляции, ни воды, ни коек или нар — голый пол да слабая лампочка над дверью. И, конечно, неизменная дырка со шторкой, за которой иногда посверкивает блестящий человеческий глаз. Плюнуть бы, да как-то негуманно. Но вот и шторка закрылась.

— Эй! — Тишина. — Вы, господа, гады! — Опустился на пол. Вспомнилась острота Ежи Леца: «Я сошел в подвал, лег, и вдруг снизу постучали». Однако здесь никто ниоткуда не стучал.