Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Куда-то уезжал? Я приходила к тебе после работы…

— Был в Железограде, у сестры. Снова молчание. Сейчас придется с ней спать. И вдруг, вспомнив медбрата на полу в позе йога, я неуверенно пробормотал: — Мне голос был… сегодня я должен войти в медитацию… Может вместе? Я еще не умею… Остроносое бледное Нины лицо омрачилось, но потом медленно — она, видимо, заставила себя — просияло. — Что ж, это тоже важно в жизни. Ты только начинаешь? Вымойся и приходи. Вскоре мы с ней сидели на полу в метре друг от друга (она — в позе лотоса, я — коекак подвернув под себя ноги) и, зажмурившись, думали каждый о своем. Неожиданно она сказала:

— Извини… — Да? — Тебе нравится моя грудь? — Что? — я растерялся. Открыл глаза, глянул на женщину. — Конечно… а что? Не размыкая век, очень серьезно спросила: — Хочу немного увеличить… одобряешь? — Зачем?! Поводя носом, с закрытыми глазами, она прошептала: — Меня… меня назвали плоскодонкой…а у нас уже тоже делают. Андрей, всего пятьсот долларов. Я триста собрала.

— Зачем?! — искренне изумился я. — У тебя вполне нормальная… Зачем тебе искусственная… силикон или еще что-то?..

Она повернулась ко мне, цепко взяла за руку: — Вот потрогай… и честно, честно!

Чувствуя себя актером в идиотской пьесе, я потрогал. Конечно, перси были маленькие, жидкие. Но ведь у женщин, если они родят, мгновенно меняется все… Я начал что-то неуверенно бормотать, успокаивая Нину, но вызвал лишь поток бурных слез. Она обняла меня, прижалась… ее колотила дрожь… — Я никому, никому не нужна… я перепробовала три религии… и это тоже все ерунда, ерунда… Возьми меня замуж, Андрей. Можешь даже сразу развестись, но возьми замуж, чтобы я почувствовала себя женщиной, как все… А то стихи читают, иконы дарят… ночь проведут и — след простыл… «Плоскодонка»… словото! Я спал и не спал. Среди ночи открыл глаза — женщина неслышно лежала, отвернувшись к стене. После истерики, после того, как мы с ней напились разведенного спирта (более ничего у нее не нашлось), а потом неистово поистязали друг друга в постели, Нина забылась, видимо, надолго. Я поднялся, тихо оделся. Еще перед тем как лечь спать, я заметил — мой чемодан стоял за телевизором на ножках, в темном углу. Может, для Наташи какой-нибудь документ у Нины прихватить? Нет, стыдно. Как-нибудь вывернемся. Прикрывая за собой дверь, потянул посильнее, чтобы ее не открыло сквозняком — английский замок очень громко щелкнул. Не дай бог, Нина проснулась — я покатился вниз по лестницам подъезда, скорей на улицу…

Где тут такси, леваки? Катится микроавтобус «ниссан» в нужную мне сторону — я, подскакивая от нетерпения, поднял руку — меня подобрали. И прежде чем я успел оглядеться, движущаяся дверь с лязгом закрыла выход. Внутри салона не включая света сидели в пятнистых одеждах угрюмые люди неопределенного возраста с автоматами — то ли милиционеры, то ли собровцы. Вот так повезло! Сейчас они меня с моими долларами ограбят и выбросят на асфальт. Но они молча курили. Один только спросил: — Тебе далеко? — До больницы. Друга оперировали.

— После Студенческого сам добежишь. Мы — в сторону. Боже, зачем я сказал «до больницы»? И кто же на рассвете оперирует? Хотя чего не бывает… Но у меня же, кроме чемодана, на коленях футляр от скрипки! Если они люди Мамина, я погиб. Сейчас они мне об этом прямо скажут. «Два туза, а между — дамочка вразрез… Я имел надежду, а теперь я без. Ах, какая драма, пиковая дама, ты мне жизнь испортила навек… И теперь я бедный, и худой и бледный, никому не нужный человек.» Однако то ли это были люди не Мамина, то ли не обратили в темноте внимание на мой багаж, но в Студенческом позволили мне благополучно сойти, и я остался, глядя, как «ниссан» сворачивает в березовую рощу, скорее всего, к спортивным базам. Может, собираются кого-то там «брать», а может, в сауну едут после работы… А я побежал по пустынному шоссе к больнице. Бабули в приемном покое уже не было — сидел лысый старичок с ушами, как у тушканчика, позевывая и листая, кажется, ту же книгу с блестящей обложкой. — У нас мать помирает… — задыхаясь, выпалил я. — Вот… за сестрой. — Приподняв, показал чемодан. — Тут все ее одежки… — Боже, зачем я кощунствую?! Но я же понимаю — на деда это больше всего подействует. — Маманя… А Наташка — в третьей. Ей уже лучше. Ну, чё такое — дизентерия?.. Сами вылечим. — Мать… это, конечно… — закивал старик, приставая и садясь. — Иди сам за ей, если добудишься… — Добужусь… — Я уже шел с вещами по коридору. Вот здесь, направо… с конца вторая дверь. Толкнул — в палате темно. — Наташа?.. Наташечка?.. Послышался шелест — так шелестят листья… По линолеумному полу ко мне бежит маленькая тень. Горячими руками обвила шею, обожгла горючими слезами:

— Ты меня не бросил?.. ты вернулся?.. вернулся?..

От родной моей, маленькой женщины пахнет эфиром и чужими густыми духами. — Быстрей… быстрей… — я завел ее в конце коридора в туалет (может, даже мужской) и стал подавать одежды в приоткрытую дверь. Потом сам туда юркнул — вытащил из футляра бутылку и газеты, попытался футляр со скрипкой втиснуть в опустевший чемодан — не получается! Торопливо обмотал футляр газетами и обвязал своим ремнем, как если бы это была телячья или свиная ляжка… На улице с транспортом повезло — дежурный автобус стоял и бил копытом. Вокзал перед рассветом, к сожалению, был пуст. Все основные поезда с Дальнего Востока и из Китая на Запад уже прошли. Мы затравленно постояли в углу, за деревянной будкой одного из киосков. В шесть десять радио гулко объявило посадку на первую электричку… И я вдруг понял: вот шанс! На электрички билеты продаются без предъявления каких-либо документов. И все электрички не проверить. Доедем, например, до Ачинска с его лесом дымных труб, там можно подсесть на междугородний автобус, который идет из нашего же города в Томск или в Кемерово. И вряд ли уже там, за Ачинском, на дорогах дежурят маминские «гаишники»… Возможно, и совсем прекратили дежурство. Прошло три дня. Вдруг Мамин отступился?

Купив билеты, хватаю Наташу за руку и бегом — на перрон. И в вагон, где нет никого.

Через минуту поезд тронулся. Из вагона в вагон идут редкие пассажиры. Мы сели справа, на заднюю скамейку у окна, я обнял голову Наташи (как если бы она плакала или спала) и сам закрыл глаза. Человека с закрытыми глазами труднее опознать. Футляр со скрипкой (вернее, безобразный сверток) прижат Наташей к стенке, полупустой чемодан я поставил на столик вплотную к окну — от этого хоть немного, но темней. — Милый… — шепчет еле слышно Наташа. — Я столько пережила… я, наверно, поседела? — Она дергает левой туфелькой, словно нажимает и нажимает на некую педаль, и я вспоминаю — она и в постели так делает, когда задумывается, и я еще сильнее обнимаю мою красавицу. — Все будет хорошо… — А по телевизору мою фотку показывали… ты видел? — Когда?. — Меня снова охватывает страх. — Показывали? — Раза три… «Ушла из дома и не вернулась». Я чуть не умерла.