Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Боже мой!.. Нас могут опознать — местное телевидение смотрят во всей области. На вокзале Ачинска стоит толпа, смотрит на выходящих — народ готов ринуться в электричку, чтобы занять места — едут в «столицу». Быстро проходим по краю перрона, мимо мертвых деревьев неопределенного рода в коросте пыли — к базарчику, мимо бабушек, продающих кедровые орехи, сникерсы и магазинный кефир, и оказываемся на площади, где нещадно дымя разворачиваются длинные автобусы.

Я подошел к краснолицему водителю, который курит, поглядывая на часы. — Вы в Кемерово? Возьмете нас? — Стойте вон там, у столба, — загорелый как бес парень кивнул. А может, он и есть черт из моих снов? В мире нет случайностей… — Дежурная проверит билеты, я трогаюсь — а дверь открыта… — Он вдруг пристально глядит на мою Наташу. Мы с ней попятились (неужто узнал?!), отошли в сторону. Попроситься немедля на другой автобус? На который? До Томска?

— Ой!.. — вдруг залилась краской Наташа. — Мне надо куда-нибудь зайти… я тогда постеснялась… а сейчас — я не выдержу дорогу… — Ну, конечно. — Как же не подумал, эгоист и болван. Когда она вернулась, кемеровский автобус все еще не двигался, пыхтя компрессором. И к счастью, водитель, забыв про мою Наташу, весело шептался с девицей в черной кожаной куртке, с соломенными волосами по плечам. Они оба лузгали семечки. И ни одного милиционера. — Слушай, а тебе не надо каких-нибудь лекарств? — Они мне выписали антибиотик… я уже допиваю… Взяла с собой, не беспокойся. Через два часа на автобусе с краснолицым водителем мы въехали в чужую губернию, как сказали бы в прошлом веке. Я пытался вспомнить, есть ли у меня знакомые в этих краях. Приятели-музыканты живут в Новокузнецке… джазисты в Новосибирске… а вот в Кемерове… Но, повинуясь неясному чувству, решил: едем именно в угольную столицу. Там шахтеры, там бастуют, там море милиции, там наверняка никакой мафии. А не купить ли мне в самом деле за доллары скрипку получше? Не пускать на ветер деньги, а стать владельцем высококлассного инструмента? Он заставит меня снова, как в юности, работать днями и ночами… трепетать, надеяться… Может быть, удастся победить болезнь пальцев, усиленную — скажем прямо — пьянством, отчаянием, безволием, тихой радостью посредственного таланта — мол, и так неплох в провинции? На безрыбье и ерш — осетр? И женщина бы поняла — любая женщина хочет верить в нечто высокое, несбыточное. И даже чем несбыточнее мечта, тем больше верит любящая женщина, страдает вместе с тобой, жалеет тебя. А уж девчонку и вовсе можно научить любить музыку, полюбить страсть безмерной работы? И начнется для нас новая, красивая жизнь? Но если Мамин так упорно ищет Наташу… а поскольку я исчез, ищут теперь и меня… человека со скрипкой везде заметят, запомнят и — мигом выведут пред блаженно сомкнутые маминские очи. Надо бы и эту-то старую куда-нибудь прочь убрать… Но что я еще умею? Стихи Блока читаю километрами — кому нужен Блок? «… Девичий стан, шелками схваченный в туманном движется окне…» Это перебивается омерзительными текстами про другие окна: «Сижу на нарах, как король на именинах, и пайку серого желаю получить… Гляжу, как сыч, в окно, теперь мне все равно, я никого уж не сумею полюбить!» — О чем думаешь? — шепчет, прижимаясь к мне, Наташа. И игриво смеется. — Я тоже. — Какая она еще глупышка. А мне бы с ума не сойти… Среди елового леса возник красный городок строящихся коттеджей… свежие доски высыпаны на землю, стропилами обозначены ампирные крыши… кое-где блестит жесть, сверкает сварка… Вишневые и цвета перезрелой сливы округлые иномарки приткнулись где попало… Значит, город близко. Не остановиться ли здесь? Помню, мне уважительно говорила родня бывшей жены, что я ловко и точно — как по ниточке — загоняю гвозди. И кирпич кладу аккуратно, как задумчивый картежник карты. Особенно поражало деревенских родственников, почему я красную нитку вокруг головы наматываю. Что ли, в какую-то особенную веру подался? С ума сошли нынче с верами. А это — чтобы волосы не мешали. Да из пижонства тоже, конечно. — Выходим!.. — я поднял Наташу. — Быстро!.. Водитель удивленно покосился, но дверь открыл. Мы остались одни на шоссе. Сыпал мелкий осенний дождь — полутуман-полудождь. Есть такое великое русское слово — дождичек. Так вот, именно он и сеялся, когда мы с Наташей сошли из автобуса на чужую землю. И обгоняя события, сразу скажу, что первый вопрос, который нам задали строители коттеджей, вечно пьяные диковатые парни: — Документы есть? — Нет!.. — догадалась счастливо ответить Наташа. Но я-то, обалдуй, уже протягивал краснокожую книжицу. Один парень, похожий на казаха или хакаса при усах и бородке Христа, быстро выхватил ее у меня: — Тэк… Сабанов… о-о, так вы из вотчины великого Мамина?! Как он там?! Говорят, всех соперников по Енисею пустил — присобачил снизу к плотам?!

И здесь слышали про Валерия Петровича! А может, и телевизор наш смотрят, и Наталью сейчас признают? Усиленно подмигивая, чтобы перенести от нее на себя внимание, я пробормотал:

— Насчет паспорта… он кого-то тамошнего… А фотка — моя. Хорошо приклеил?!

Хакас (или казах), хохотнув, внимательно оглядел фотокарточку в паспорте: — Класс!.. Так вы сами не оттуда? — С Урала, — соврал я. — С родины президента. Почему-то это сообщение всех развеселило. И один бомж (иначе его не назову — весь грязный, в опилках, со спутанными волосами, в кедах без шнурков) заорал, размахивая руками, как крыльями: — Мы тебя будем звать «Перзидент»! У нас тут у всех клички. — А тебя как зовут? — напористо осведомился я. — Воробей, Воробей меня зовут!.. И вот таким образом мы с Наташей вошли в новый для нас мир.