Кэтрин Хайд - Не отпускай меня никогда

– Не хотят заниматься попустительством, – сказал Фелипе.

Секунду они смотрели друг на друга, потом расхохотались.

– Эффективная стратегия, неправда ли? – заметил Билли и отвесил шутовской поклон, демонстрируя потрепанную красную пижаму.

– Кажется, у меня есть новость, – сказал Фелипе.

Он сидел в кресле, держа кота на коленях. В одной руке у Фелипе была чашка с кофе, а другой он почесывал кошачий живот; Кот мистер Лафферти вольготно раскинулся на спине и громко мурлыкал.

– Плохая?

– Обычная новость. Кота придется назвать по-другому. Потому что это не мистер, а мисс Лафферти.

– Кошка?

– Кошка.

– Грейс будет…

К своему стыду, договорить Билли не смог. К горлу подступили слезы.

Долгое молчание.

Потом Фелипе сказал:

– Понимаю. Я тоже по ней соскучился.

– Очевидно, я должен хотеть, чтобы ее мама избавилась от зависимости. Ради Грейс. Но что насчет нас? Вдруг мама запретит Грейс с нами видеться? Насовсем?

– Не знаю. Все очень запутано. – Пауза. – Время покажет. – Фелипе взглянул на часы. – Пора на работу. Спасибо за кофе. – Он допил остатки одним глотком, спустил кошку на пол и направился к двери.

– Дай знать, если увидишься с Грейс снова.

– Обязательно. И то, и другое. И с Грейс увижусь, и тебе расскажу. Завтра пойду встречать ее у школы. И послезавтра. И вообще каждый день. Так что я смогу забрать ее домой, если мама сорвется и не придет. Даже если не удастся поговорить, все равно увижусь. И все расскажу тебе.

С этими словами Фелипе ушел.

Билли начал запирать замки, но где-то в середине процесса его прервал стук в дверь.

– Да?

Снова раздался голос Фелипе:

– Не беспокойся, Билли, это я. Просто хотел сказать еще кое-что. Знаешь, кем бы ты ни был, мне все равно. Я не Лафферти. У меня нет предубеждений. Отцовское воспитание: никого не презирать, ко всем относиться одинаково. Кроме сволочей. Отец говорил, что презирать сволочей – это нормально, потому что сволочью становятся не от рождения, а по собственному выбору.

Тишина. Билли внезапно потерял всякую способность изъясняться вслух.

– А ты не сволочь, это ежу понятно.

– Спасибо, – ответил Билли.

– До встречи, mi amigo [2] Мой друг ( исп .). .

– Спасибо, – повторил Билли.

Если на свете еще оставались какие-то другие слова, он временно про них позабыл.

Последний урок почти закончился, до звонка оставались считанные минуты. И чем ближе был конец занятий, тем сильнее Грейс мучилась от тошноты. Лицо горело, щеки покалывало, живот скручивало узлом, как во время гриппа.

Только в этот раз дело было не в гриппе, и Грейс об этом прекрасно знала.

Бывает такое: когда очень сильно переживаешь и нервничаешь, через некоторое время начинает казаться, что тебя вот-вот стошнит.

А если взрослого четвероклассника вырвет прямо на уроке, то позора не оберешься. Хуже – только описаться на глазах у всех. Хотя нет, пожалуй, не хуже. Одинаково паршиво.

Так что Грейс попросилась выйти. Учительница очень долго выписывала разрешение, и, в конце концов, девочка не выдержала:

– Ой, а можно побыстрее? Мне плохо, сейчас стошнит.

– Бедняга! Держи, – сказала миссис Плейсер, вручая Грейс талончик. – Потом обязательно зайди к медсестре!

Странная какая: кто же пойдет к медсестре после занятий, когда можно бежать домой? Грейс решила, что миссис Плейсер сказала, не подумав. Взрослые вообще часто говорят всякие странные вещи – еще один пункт в бесконечном списке.

– Ладно! – сказала Грейс и со всех ног помчалась по коридору.

Соглашаться всегда проще. Гораздо проще, потому что иначе пришлось бы постоянно спорить.

Несколько минут Грейс простояла в женском туалете перед дверью кабинки: стоило добраться до укромного места, где можно без опаски вывернуться наизнанку, как желание выворачиваться пропало.

Через некоторое время туда зашли три девчонки постарше, класса из шестого, встали тесной кучкой, раскурили сигарету и пустили ее по кругу. Одна из девочек поглядывала на Грейс через плечо; вид у нее был недружелюбный.

Грейс надеялась, что они не попытаются вытрясти у нее мелочь, – в туалете случалось и не такое. Правда, вытряхивать из Грейс было совершенно нечего. А если воришки не найдут, чем поживиться, то могут и по шее надавать.

– Грипп, – сказала Грейс. Пусть знают, что ее может стошнить прямо на них, пусть боятся подхватить заразу. Тогда никто не станет к ней лезть.

Прозвенел звонок.

Грейс побежала во двор.

Там ее ждала мама. И Фелипе. Точно так же, как день назад.

Мама взяла Грейс за руку, слишком крепко стиснув ладонь, и решительно потащила в сторону дома. Грейс оглянулась на Фелипе, но ее тут же одернули, разворачивая обратно.

– А я буду танцевать чечетку в школе! – объявила она. – На общем концерте! Перед всеми учениками, с первого по седьмой класс.

– Когда? – спросила мама, хотя мысли у нее явно были заняты чем-то другим. Она постоянно поглядывала на Фелипе.

Грейс тоже повернулась посмотреть, не отстал ли он – нет, по-прежнему шел, – однако мама опять ее одернула.

– Через три месяца.

– Это хорошо. Как раз научишься танцевать.

– Я и так умею!

– И когда же ты успела?

– Между прочим, ты многое пропустила. Тебя долго не было.

– Не так уж и долго.

– Несколько недель.

– Несколько дней.

– Которые сложились в несколько недель!

Грейс ждала, что мама накричит на нее за такую наглость. Но ничего особенного не случилось. Мама снова оглянулась на Фелипе.

– Надо будет рассказать Билли про школьное выступление!

– Даже близко к нему не подходи.

– Мне надо ему рассказать!

– Нет, тебе нельзя с ним общаться.

– Мне надо! – крикнула Грейс; дальше отступать было некуда. Она выпалила, поражаясь собственной смелости: – И я ему расскажу!

Но на нее не обращали внимания.

Мама Грейс остановилась посреди тротуара, повернулась к Фелипе и рявкнула:

– Зачем вы нас преследует? Оставьте меня и мою дочь в покое!

Грейс возмутилась:

– Он не преследует, он просто живет в нашем доме.

Фелипе ответил одновременно с ней:

– Я не преследую, я иду домой.

– Зачем вы вообще заявились в школу? – крикнула мама.

– Боялся, что Грейс некому будет забрать.

– Я сама за ней пришла!

– А вдруг бы не пришли?

Фелипе стоял перед ними, такой грустный и беспомощный, что Грейс потихоньку начала закипать: мама обидела его ни за что, ни про что. Нет, мама – мамой, а некоторые вещи надо решать самой.

Она вырвалась, подбежала к Фелипе, обняла и прижалась щекой к животу. На нем была зеленая фланелевая рубашка, совсем старенькая и застиранная. Мягкая-мягкая.

– Te amo, Felipe, – сказала Грейс. Громко, чтобы мама тоже услышала.