Нэнси Митфорд - Любовь в холодном климате

— Какой вы странный мальчик, — снисходительно сказала она, но туман забвения ее вполне устраивал, последнее, что она хотела бы слушать, это скучные воспоминания о семейной жизни Седрика в Канаде. Все это, несомненно, следовало забыть, и особенно тот факт, что у Седрика когда-то была мать. — Итак, вы приехали в Европу, когда вам исполнилось восемнадцать?

— Да, и сразу в Париж. Мой опекун банкир отправил меня учиться некоторым тонкостям этого ужасного банковского дела, но я очень скоро забыл о нем. Мне не пришлось работать в Париже, благодаря любезности моих друзей.

— Действительно смешно. Я всегда считала французов скупыми.

— Конечно, но не всех. По общему признанию мои потребности скромны, просто их приходится удовлетворять снова и снова.

— И каковы ваши потребности?

— Мне нужно видеть вокруг себя красивые вещи и красивых людей, которые разделяют мои взгляды. И если говорить о красивых людях, тетя Соня, вы покажете после обеда свои драгоценности? Нет, нет, пожалуйста, не отказывайте.

— Ну, хорошо, — сказала она. — А теперь, Седрик, не снимите ли вы очки?

— Наверное, я смогу. Да, я уверен, что моя застенчивость совсем прошла.

Он снял очки, и теперь смотрел на нас, слегка улыбаясь. Это были глаза Полли, огромные, синие и пустые. Они удивили даже меня, думаю, Монтдоры были просто сражены ими, хотя леди Монтдор сказала только:

— Любой человек скажет, что вы настоящий Хэмптон, Седрик. Пожалуйста, никогда не надевайте эти ужасные очки снова.

— Мои очки? Специально созданные ван Клиффом для меня?

— Я терпеть не могу очки, — ответила леди Монтдор твердо.

Наконец горничной леди Монтдор выдали ключи от сейфа и велели достать все шкатулки. После обеда мы вернулись в Длинную галерею, оставив лорда Монтдора с его портвейном, но в сопровождении Седрика, который, вероятно, не знал об английском обычае задерживаться в столовой и следовал за леди Монтдор, как собака. Карточные столы были заставлены лотками голубого бархата, каждый из которых содержал парюры с крупными и красивыми драгоценными камнями. Седрик испустил счастливый крик и сразу приступил к делу.

— Во-первых, дорогая тетя Соня, — сказал он, — это платье здесь совершенно не годится. Дайте подумать, ах, да — он сорвал кусок красной парчи с фортепиано и очень ловко задрапировал его на ней, заколов на плече огромной бриллиантовой брошью. — У вас есть что-то из косметики в сумочке, дорогая? И гребень?

Леди Монтдор пошарила в сумочке и достала маленький тюбик дешевой губной помады и зеленую расческу.

— Ах, вы озорница, — приговаривал он, колдуя над ее лицом. — Только губы! На данный момент ничего больше не требуется. Мы просто подчеркнем красивую форму вашей головы. Итак, смотрите! — он подвел ее к зеркалу на стене.

Она была в восторге, эффект был действительно впечатляющим.

— Теперь моя очередь, — сказал он.

Хотя на леди Монтдор не осталось клочка ткани, не закрытой бриллиантами, их было еще много в шкатулках на столах. Он скинул пиджак, воротник и галстук, распахнул ворот рубашки и застегнул на шее богатое ожерелье из сапфиров и бриллиантов, потом завернул еще один кусок шелка в виде тюрбана и воткнул в него алмазное перо. При этом он болтал, не переставая.

— Вы действительно должны ухаживать за своим лицом, тетя Соня.

— Что?

— Питательный крем. Я покажу вам. У вас такое замечательное лицо, но им пренебрегали, не заботились, оно голодало. Мы начнем ухаживать за ним прямо сейчас. Вы увидите, что все можно поправить. Дважды в неделю вы должны спать в маске.

— В маске?

— Да в маске. Это довольно трудно, к утру вы будете похожи на Командора из «Дон Жуана», поэтому утром вам нельзя будет ни улыбаться ни говорить, пока вы ее не смоете. Вам придется даже игнорировать телефонные звонки, для меня это было невыносимо, но так надо.

— О, мой дорогой мальчик, я не понимаю, что это за маска. И что скажет Гриффит?

— Если Гриффит ваша горничная, то она ничего не заметит. Они никогда ничего не замечают. Зато все вокруг заметят вашу красоту, когда исчезнут эти морщинки.

Они были настолько поглощены друг другом и самими собой, что не заметили пришедшего из столовой лорда Монтдора. Он некоторое время посидел в своей любимой позе, прижав друг к другу кончики пальцев и глядя на огонь, и очень скоро побрел спать. За несколько месяцев после брака Полли он превратился в старика, он усох, его одежда висела на нем мешком, его голос дрожал и жаловался. Прежде чем уйти, он передал Седрику книгу стихов, которая была принята с очаровательной улыбкой признательности. Однако, Седрик не стал ее раскрывать и, когда лорд Монтдор скрылся с глаз долой, резво обернулся к жемчугам. Я уже была беременна и чувствовала сонливость после обеда. Я взглянула на картину лихорадочной деятельности и последовала примеру лорда Монтдора.

— Спокойной ночи, — сказала я, делая шаг к дверям.

Они с трудом отвлеклись, чтобы ответить. Теперь они стояли рядышком перед зеркалом с лампой у ног, счастливо улыбаясь своим отражениям.

— Как вы думаете, что лучше — это или это? — спрашивал один.

— Так намного красивее, — отвечал другой, не глядя.

Время от времени они обменивались драгоценностями. («Передайте мне рубины, дорогой мальчик», «Могу я взять изумруды, если вы закончили с ними?»), теперь у него на голове сияла тиара с розовыми бриллиантами, драгоценности лежали вокруг них на столах, стульях и даже на полу.

— Я должна сделать одно признание, Седрик, — сказала леди Монтдор прежде, чем я покинула комнату. — Мне очень нравятся аметисты.

— О, я тоже люблю аметисты, — ответил он, — если это большие темные камни в оправе из алмазов. Они удивительно подходят друг к другу.

На следующее утро, когда я зашла к леди Монтдор попрощаться, я обнаружила Седрика в ее бледно-лиловом шелковом капоте, сидящим на уголке ее кровати. Оба они втирали в лицо крем из большой розовой банки. Он пах очень приятно и, конечно, принадлежал ему.

— И после этого, — рассказывал он, — до конца своей жизни (а умерла она только на днях) она носила густую черную вуаль.

— И что же он сделал?

— Он разослал свои карточки по всему Парижу с одной надписью: «Тысяча сожалений».

С момента, когда Монтдоры впервые увидели Седрика, больше никогда не поднимался вопрос о его дальнейшем пребывании в Хэмптоне, его приняли раз и навсегда. Они раскрыли ему свои сердца и почти сразу полюбили его даже сильнее, чем любили Полли с самого ее детства. Огромная пустота, образовавшаяся в их душе после ее отъезда, снова была заполнена человеком, способным дать им больше тепла и внимания, чем она. Седрик мог толково обсуждать с лордом Монтдором предметы искусства, наполнявшие Хэмптон. У него имелся огромный запас сведений о французском антиквариате, хотя в общепринятом смысле слова он был не образован, плохо читал, был не в состоянии произвести простейший расчет и с любопытством узнавал о многих элементарных предметах. Он был одним из тех людей, кто воспринимает мир через слух и зрение, его интеллект, вероятно, был не развит, но его любовь к красоте была совершенно подлинной. Библиотекарь Хэмптона был поражен его библиографическими знаниями. Оказалось, что Седрик мог по переплету книги угадать, кем и когда она была издана, библиотекарь заявил, что Седрик знает о французских изданиях восемнадцатого века даже больше, чем он сам. Лорд Монтдор редко встречал людей, способных так вдумчиво и увлеченно обсуждать его любимые комоды и столы, и им с Седриком было приятно проводить над ними целые часы. Конечно, он души не чаял в Полли, она была зеницей его ока чисто теоретически, но никогда не могла составить ему компанию на практике.