Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Кавасэми подает Сирояме белое нижнее одеяние. На ней кимоно, расписанное голубыми корейскими вьюнками. «Сломалось колесо времен, – говорит весенний рисунок в осенний день, – и я вместе с ним».

Сирояма продевает в рукава свои немолодые руки. Пятьдесят лет все-таки.

Кавасэми присаживается перед ним на корточки, поправляя и разглаживая ткань.

Затем обматывает вокруг его талии пояс-оби.

Она выбрала редкий узор, зеленый с белым: «Зеленый цвет – жизнь, белый – смерть?»

Завязывает пояс умело, с ловкостью хорошо обученной куртизанки.

Раньше он каждый раз говорил:

– А у меня получается только с десятой попытки.

Кавасэми протягивает ему длинный кафтан – хаори . Первоклассный черный шелк, хрустящий, как снег, и тяжелый, как воздух. На рукавах вышиты фамильные гербы.

Слышно, как за две комнаты от них топочет Наодзуми; ему годик и восемь месяцев.

Кавасэми подает коробочку инро ; там пусто, но без нее Сирояма чувствовал бы себя не вполне одетым. Он продевает шнур от коробочки в пряжку- нэцкэ ; Кавасэми выбрала для него резного Будду из клюва птицы-носорога.

Недрогнувшей рукой Кавасэми вручает ему кинжал танто в ножнах.

«Если бы можно было умереть в твоем доме, – думает Сирояма. – Здесь я был счастлив…»

Он, как положено, затыкает кинжал в ножнах за пояс- оби .

«…Но нужно соблюдать приличия».

– Ш-ш-ш! – говорит служанка в соседней комнате.

– Шушш! – смеется Наодзуми.

Пухленькая ручка отодвигает дверь, и в комнату, уворачиваясь от смущенной служанки, вбегает мальчик. Он похож на Кавасэми, когда улыбается, и на Сирояму, когда хмурится.

– Прошу прощенья, ваша милость! – Служанка замирает на коленях у порога.

– Нашел, нашел! – кричит малыш, улыбаясь всеми своими зубками, спотыкается и шлепается на пол.

– Продолжай собирать вещи, – говорит Кавасэми служанке. – Я позову, когда будет пора.

Служанка с поклоном уходит. Глаза у нее красные от слез.

Маленький ураганчик в человеческом обличьи встает, потирает коленку и ковыляет к отцу.

– Сегодня – важный день, – говорит градоправитель Нагасаки.

Наодзуми спрашивает нараспев:

– «Утка-уточка в пруду, ити-ни-сан ?» [31]  Раз-два-три (яп.) .

Сирояма взглядом велит наложнице не волноваться.

«Лучше для него, – думает градоправитель, – что он еще маленький и не понимает».

– Иди сюда! – Кавасэми опускается на колени. – Иди ко мне, Нао-кун…

Мальчик прижимается к матери и запускает ручку ей в волосы.

Сирояма садится рядом, жестом фокусника раскрывает ладони…

…В руке у него крошечный замок на утесе, все из кости.

Сирояма медленно вращает фигурку перед восхищенными глазами малыша.

Крошечные ступеньки; облака; сосны; крепостные стены словно вырастают из скалы…

– Это вырезал твой прадед из рога единорога, – говорит Сирояма.

…Арка ворот; окна; бойницы; и на самом верху – пагода.

– Нам не видно, – говорит градоправитель, – но в этом замке живет принц.

«Ты забудешь мою сказку, – думает он, – зато твоя мама будет помнить».

– Принца зовут так же, как нас: «Сиро» – замок, «яма» – гора. Принц Сирояма не такой, как все. Мы с тобой когда-нибудь умрем, вернемся к предкам, а принц не умрет никогда. Пока здесь, снаружи, хоть один Сирояма – я, ты, твой сын – держит в руках маленький замок и заглядывает в окошки.

Наодзуми берет ручками резную статуэтку и подносит к самым глазам.

Сирояма удерживается, не сгребает малыша в объятия, чтобы вдохнуть его нежный детский запах.

– Спасибо, отец, – подсказывает Кавасэми, пригибая голову ребенка в поклоне.

Наодзуми убегает со своей добычей, прыгает с циновки на циновку. У самой двери оборачивается и смотрит на отца, и Сирояма думает: «Сейчас».

Мальчик переступает порог и уходит навсегда.

«Дети появляются на свет благодаря похоти родителей, – думает Сирояма, – по случайности, по обязанности…»

Ноготки в вазе – точно такого цвета, как память о лете.

«…Но быть может, всех счастливее те, кто рождаются от неосознанной мысли, что нестерпимую пропасть между влюбленными может преодолеть только мост из костей и плоти нового человечка».

Колокол в храме Рюгадзи вызванивает час Лошади.

«Пора, – думает Сирояма. – Я должен совершить убийство».

– Тебе лучше уйти, – говорит он наложнице.

Кавасэми смотрит в пол. Держится, не плачет.

– Если у мальчика проявятся способности к игре в го, найми ему учителя из школы Хонинбо.

Прихожая перед Залом шестидесяти циновок и длинная галерея, ведущая к парадному дворику, битком набиты коленопреклоненными советниками, инспекторами, стражниками, служащими казначейства и домашними слугами. Сирояма останавливается.

В мутном, мусорном небе сплетничает воронье.

– Поднимите головы, все! Я хочу видеть ваши лица.

Две-три сотни лиц обращаются к градоправителю. Глаза, глаза, глаза…

«Любуются на привидение, – думает Сирояма. – Еще живое».

– Градоправитель-сама! – Старейшина Вада сам себя назначил общим представителем.

Сирояма смотрит на этого преданного зануду.

– Вада-сама?

– Служить господину градоправителю было величайшей честью для меня…

Черты Вады заострились от эмоций; глаза блестят.

– Все мы многому научились от мудрого примера господина градоправителя…

«Только одному вы от меня научились, – думает Сирояма. – Строго следить за тем, чтобы в береговой охране всегда было не меньше тысячи воинов».

– Память о вас будет вечно жить в наших сердцах!

«А мое сердце и все остальное тело тем временем сгниет в земле».

– Нагасаки никогда! – По лицу старейшины струятся слезы. – Никогда не оправится!

«Как же, – думает Сирояма, – через неделю все уже вернутся к обычной жизни».

– От имени всех, кто… удостоился чести служить вам…

«Даже неприкасаемых, – думает градоправитель, – выносящих ночные горшки?»

– …я, Вада, выражаю нашу вечную благодарность за ваше милостивое покровительство!

Голуби на карнизе крыши воркуют, словно бабушки над новорожденными младенцами.

– Спасибо, – говорит Сирояма. – Служите моему преемнику, как служили мне.

«Итак, последняя речь, которую я слышал в своей жизни, оказалась еще и самой глупой».

Камергер Томинэ открывает дверь, за которой Сирояму ждет последний собеседник.

Раздвижные двери с негромким рокотом закрываются. Теперь в Зал шестидесяти циновок никто не войдет, пока Томинэ не объявит о достойной смерти градоправителя Сироямы. Притихшая толпа на галерее возвращается в солнечное царство Жизни. Из уважения к градоправителю все крыло будет пустовать до самой ночи, не считая стражников, делающих обход.