Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

«Самые страшные чудовища – те, кто истово верит», – думает Сирояма.

– Господин настоятель, ваш орден умрет вместе с вами. Показания Дзирицу уже отправлены в Эдо, и…

Он больше не может вдохнуть полной грудью – отрава достигла диафрагмы.

– …И без вашей защиты монастырь на горе Сирануи будет распущен.

Отброшенная чашка, описав широкую дугу, с дребезжанием катится по полу.

Сирояма пробует пошевелить руками. Они умерли раньше его.

– Наш орден, – хрипит Эномото, – Богиня, ритуал сбора душ…

Из горла Томинэ вырывается булькающий звук. Подбородок ходит ходуном.

Горящие глаза Эномото сверкают.

– Я не могу умереть!

Томинэ падает грудью на доску для игры в го. Чаши опрокидываются, и камни рассыпаются.

– Все признаки старения исчезают! – Лицо Эномото искажает судорога. – Чистая кожа, юношеская бодрость!

– Учитель, мне холодно, – шепчет послушник. – Мне холодно, учитель…

– За рекой Сандзу, – Сирояма расходует последние оставшиеся у него слова, – вас встретят ваши жертвы.

Язык и губы не слушаются. «Кое-кто говорит, что загробной жизни нет. – Тело Сироямы каменеет. – Кто-то говорит, что люди не вечны, словно мыши или бабочки-поденки. Но твои глаза, Эномото, доказывают, что ад существует, потому что ад отражается в них».

Пол встает дыбом и становится стеной.

Где-то вверху Эномото придушенно бормочет неразборчивые проклятия.

«Оставь его позади, – думает градоправитель. – Теперь уже все осталось позади…»

Сердце Сироямы останавливается. Под прижатым к полу ухом бьется пульс Земли.

Совсем рядом лежит вырезанная из раковины фишка для игры в го, идеально ровная и гладкая…

…На белый камень садится черная бабочка и раскрывает крылышки.

Процессия движется по кладбищу. Во главе – два буддийских монаха, своими черными, белыми и иссиня-черными одеждами напоминающие сорок – эту птицу Якоб не видел тринадцать лет. Один монах бьет в барабан, другой стукает палочками друг о друга. За ними четверо эта несут гроб Маринуса. Рядом с Якобом идет его десятилетний сын, Юан. На несколько шагов позади идут переводчики Ивасэ и Гото, а с ними вечнозеленый, тронутый инеем доктор Маэно и Оцуки Мондзюро из Академии Сирандо; четыре стражника замыкают шествие. Гроб и надгробие для Маринуса оплачены академиками, и управляющий де Зут им за это глубоко благодарен: уже три торговых сезона Дэдзима живет за счет займов у казначейства Нагасаки.

На рыжей бороде Якоба оседают капельки дождя. Иногда они стекают вниз, под наименее обтрепанный из его воротничков, и сливаются с горячим потом.

Иностранцам выделили участок в дальнем конце кладбища – там, где начинается лес, взбирающийся по горному склону. Якобу это напоминает ту часть кладбища, где хоронят самоубийц, возле дядюшкиной церкви в Домбурге. «Церковь моего покойного дядюшки», – поправляет он себя. Последнее письмо из дома прибыло на Дэдзиму три года назад, а Гертье написала его еще двумя года раньше. После смерти дядюшки сестра вышла замуж за школьного учителя из Враувенполдера – деревушки к востоку от Домбурга, где она обучает самых младших детишек. С тех пор как французы заняли Валхерен, жизнь стала трудной, признается Гертье. В большой церкви в Вере теперь казарма и конюшня для наполеоновских войск. Но муж, пишет Гертье, хороший человек, и они счастливее многих.

Во влажном утреннем тумане раздается призрачный зов кукушки.

В иностранной части кладбища собралась небольшая толпа под зонтиками. Процессия движется медленно, и Якоб успевает читать надписи на надгробиях; всего их здесь двенадцать или тринадцать дюжин. Насколько можно судить по журналам фактории, до Якоба сюда не ступала нога голландца. На самых старых камнях имена не разглядеть под инеем и лишайниками, но начиная с эры Гэнроку – 1690-е, высчитывает Якоб – надписи становятся разборчивее. Йонас Терпстра – возможно, фрисландец – умер в первый год эры Хоэй, в начале прошлого века. Клас Олдеваррис был призван к Господу в третий год эры Хоряку, в 1750-е; Абрахам ван Дуселар, земляк-зеландец, скончался в девятом году эры Анъэй, за два десятка лет до того, как «Шенандоа» прибыла в Нагасаки. Здесь же – могила молодого метиса, который упал с английского фрегата; Якоб окрестил его, мертвого, Джек Фартинг. Рядом похоронен Вейбо Герритсзон, умерший от «разрыва брюшной полости» в четвертом году эры Кёва, девять лет назад: Маринус подозревал лопнувший аппендикс, но выполнил данное Герритсзону обещание и не стал вскрывать его труп, чтобы подтвердить диагноз. Якоб хорошо помнит враждебность Герритсзона, а вот лицо стерлось из памяти.

Доктор Маринус добирается до своего последнего места назначения.

Надпись на надгробном камне, японскими и латинскими знаками, гласит: «ДОКТОР ЛУКАС МАРИНУС, ВРАЧ И БОТАНИК, УМЕР В 7-М ГОДУ ЭРЫ БУНКА». Монахи нараспев читают мантру. Гроб опускают в могилу. Якоб снимает шляпу из змеиной кожи и контрапунктом к языческому напеву читает про себя отрывки Сто сорок первого псалма.

– Сыплются кости наши в челюсти преисподней…

Семь дней назад Маринус был в полном здравии.

– …как будто землю рассекают и дробят нас. Но к Тебе, Господи, Господи, очи мои…

В среду он объявил, что в пятницу умрет.

– …На Тебя уповаю, не отринь души моей!

Сказал, что у него аневризма в мозгу, оттого все чувства притупились.

– Да направится молитва моя, как фимиам, пред лице Твое…

Он казался таким спокойным – и совсем здоровым, – когда составлял завещание.

– …Воздеяние рук моих – как жертва вечерняя.

Якоб ему не поверил, но в четверг доктор слег.

– Выходит дух его, сказано в Сто сорок шестом псалме, и он возвращается в землю свою…

Доктор шутил, что он, как змея, сбрасывает кожу.

– …В тот день исчезают все помышления его.

В пятницу днем он уснул и больше не проснулся.

Монахи закончили. Собравшиеся смотрят на управляющего факторией.

– Отец, – по-голландски говорит Юан, – ты можешь сказать несколько слов.

Старейшие академики стоят в середине, слева от них – пятнадцать бывших и нынешних студиозусов доктора, справа – несколько чиновников высокого ранга и просто любопытных, пара-тройка шпионов, монахи из храма и еще какие-то люди, Якоб не приглядывается.

– Прежде всего, – начинает он по-японски, – я должен от души поблагодарить вас всех…

Ветер дрожью пробегает по ветвям деревьев, и на зонтики шлепаются тяжелые капли.

– …за то, что, несмотря на сезон дождей, вы пришли попрощаться с нашим коллегой…

«Я почувствую, что он умер, – думает Якоб, – когда вернусь на Дэдзиму и захочу рассказать ему о храме на горе Инаса, а рассказывать будет некому…»