Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

«Разве смогу я это вынести, – содрогается Орито, – и как потом жить дальше?»

На следующем круге Лысый пик уже не розовый, он снова стал серым.

Орито думает о том, что двенадцать женщин в Сестринском доме как-то терпят.

Она вспоминает предыдущую Новую сестру, которая повесилась.

– Венера, – объяснял ей когда-то отец, – ходит по небу по часовой стрелке. Все ее братья и сестры, другие планеты, движутся вокруг Солнца против часовой стрелки…

…Но издевательские «если бы» прогоняют воспоминания об отце.

Умэгаэ, Хасихимэ и Кагэро – словно движущаяся стена из пухлых стеганых кимоно.

«Если бы Эномото не увидел меня и не захотел включить в свою коллекцию…»

Орито слышит, как стучат ножи в кухне.

«Если бы мачеха была добросердечной женщиной, какой притворялась прежде…»

Орито прижимается к деревянным ставням, пропуская других сестер.

«Если бы Эномото не поручился за отца перед заимодавцами…»

– Некоторые получили такое изящное воспитание, – замечает Кагэро, – что думают, будто рис растет на деревьях.

«Или если бы Якоб де Зут знал, что я приходила к воротам Дэдзимы в тот последний день…»

Три женщины проплывают мимо, волоча подолы по дощатому настилу.

Стая гусей в небе образует голландскую букву «V»; в лесу кричит обезьяна.

«Лучше уж быть временной женой на Дэдзиме, – думает Орито, – под защитой чужеземных денег…»

На старой сосне птица выводит затейливую песенку, словно узор сложными стежками.

«…Чем то, что случится со мной в Неделю Одарения, если я не сбегу».

Ручей выбегает из-под ограды и, протекая под полом галереи, впадает в пруд. Орито вновь прижимается к ставню.

– Она воображает, что прилетит волшебное облачко и унесет ее отсюда… – говорит Хасихимэ.

Звезды прорастают на берегах Небесной реки, рассыпая пыльцу и пуская новые побеги.

«Европейцы зовут ее – Млечный Путь», – вспоминает Орито.

И вновь слышит мягкий голос отца:

– Вот Умихэби, Морской Змей, вон Токэи, Часы; там Итэ, лучник…

Орито чудится его теплый запах.

– Выше – Расинбан, Компас…

Скрежещет засов на внутренних воротах.

– Открываем!

Каждая сестра слышит. Каждая думает: «Мастер Судзаку».

Сестры собираются в Длинном зале. Все наряжены в свои лучшие одежды – все, кроме Садаиэ и Асагао, занятых приготовлением ужина, и Орито; у нее только рабочее кимоно, в котором ее увезли, теплый стеганый кафтан хаката и пара платков на голову. Даже у сестер низшего ранга, таких как Яёи, уже есть по два-три кимоно хорошего качества – по одному за каждого рожденного ребенка, – а к ним простенькие ожерелья и бамбуковые гребни. Старшие сестры, как Хацунэ и Хасихимэ, за годы скопили гардероб не хуже, чем у жены купца высокого ранга.

Жажда Утешения уже бьется непрерывным пульсом, отдаваясь во всем теле, но Орито приходится ждать дольше всех. Сестер одну за другой, по списку, вызывают в Квадратный зал; там Судзаку проверяет их состояние здоровья и раздает лечебные снадобья. На каждую он тратит по две-три минуты; некоторым сестрам обсуждать свои хвори с наставником доставляет удовольствие, сравнимое только с получением писем на Новый год. Вернувшаяся первой сестра Хацунэ делится новостями: послушник Дзирицу очень плох, лихорадка усилилась, и мастер Судзаку сомневается, что он доживет до утра.

Снова сестры ахают и ужасаются.

– Наши наставники и послушники так редко болеют, – вздыхает Хацунэ.

Орито невольно задумывается, какие жаропонижающие ему давали, – и тотчас же спохватывается: «Мне нет до него дела».

Сестры обсуждают Дзирицу, уже в прошедшем времени.

Скорее, чем ожидала Орито, Яёи трогает ее за плечо:

– Твоя очередь.

– В добром ли здравии мы видим Новую сестру нынче вечером?

Кажется, что мастер Судзаку постоянно готов рассмеяться, но на самом деле этого никогда не случается. Оттого он производит зловещее впечатление. В углу комнаты сидит настоятельница Идзу, в другом – послушник.

Орито отвечает всегда одинаково:

– Жива, как видите.

– Мы знакомы… – Судзаку указывает на юношу, – с послушником Тюаи?

Кагэро и другие особо злоязычные сестры прозвали Тюаи Раздутой Жабой.

– Нет, конечно. – Орито не смотрит на послушника.

Судзаку прищелкивает языком:

– Первый снег не сказался дурно на нашем здоровье?

«Ни в коем случае не просить Утешения».

– Нет, – отвечает Орито.

«Он любит, чтобы ты просила».

– Значит, жалоб нет? Ни болей, ни кровотечения?

«Для него весь мир – одна большая тайная шуточка», – догадывается Орито.

– Ничего такого.

– Может быть, запор? Понос? Геморрой? Молочница? Мигрень?

– Я страдаю только от одной вещи, – не выдерживает Орито. – От заточения.

Судзаку улыбается послушнику и настоятельнице.

– Связи с Нижним миром режут нас подобно проволоке. Разорви их и будь так же счастлива, как твои дорогие сестры.

– Моих «дорогих сестер» взяли сюда из борделей или из цирка уродов. Им, возможно, здесь живется лучше. Я же многое потеряла, а Эномото… – (Настоятельница и послушник вздрагивают, услышав имя настоятеля, произнесенное с таким презрением.) – Даже не встретился со мной ни разу с тех пор, как меня привезли. И не смейте… – Орито все-таки удерживается от того, чтобы ткнуть в Судзаку пальцем, как делают в гневе голландцы, – изрекать свои пошлости насчет судьбы и божественного равновесия! Дайте мне мою порцию Утешения, и все. Пожалуйста . Сестрам ужинать пора.

– Не подобает Новой сестре, – начинает настоятельница, – обращаться таким образом…

Судзаку перебивает ее почтительным взмахом руки:

– Будем к ней снисходительны, настоятельница, даже если она того и не заслуживает. Строптивость лучше всего преодолевается добротой.

Монах наливает мутную жидкость в крошечную каменную чашечку.

«И ведь как медлительно двигается, – думает Орито, – нарочно, чтобы раздразнить твой голод…»

Она сдерживается изо всех сил, хотя рука так и тянется схватить чашку с подноса.

Неспешно отворачивается, прикрываясь широким рукавом, – пить у всех на виду неучтиво.

– Когда ты будешь Одарена, – сулит Судзаку, – то крепче сроднишься с другими сестрами.

«Ни за что, – думает Орито. – Ни за что».

Маслянистая жидкость попадает ей на язык…

…И сразу кровь быстрее бежит по жилам, сосуды расширяются и ощущение блаженства наполняет все ее существо.

– Не Богиня выбрала тебя, – говорит настоятельница. – Ты выбрала Богиню.

Теплые снежинки ложатся на кожу Орито и тают с легким шорохом.

Каждый вечер дочка врача хочет спросить Судзаку, из каких ингредиентов состоит Утешение. И каждый вечер останавливает себя. «Спросишь – начнется разговор, – понимает она, – а разговор – это уже шаг к тому, чтобы смириться…»