Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Не все быстро привыкают к Сестринскому дому, – возражает Кирицубо. – Помните ту бедняжку с острова Гото? Она два года плакала по ночам.

На карнизах крытой галереи шебуршатся и воркуют голуби.

– Сестра с острова Гото обрела радость в трех здоровеньких Дарах, – изрекает настоятельница.

– Но не обрела радости в четвертом, – вздыхает Умэгаэ, – который ее убил.

– Не будем тревожить мертвых, – резко обрывает ее настоятельница. – Незачем поминать прошлые несчастья, сестра.

На багровой коже Умэгаэ румянец не виден, однако она покорно кланяется, прося извинения.

Другие сестры, подозревает Орито, вспоминают ее предшественницу, что повесилась у себя в келье.

– Я бы лучше спросила Новую сестру, – говорит слепая Минори, – что помогло ей освоиться в Доме.

– Время. – Орито продевает нитку в иголку. – И терпение сестер.

«Врешь, врешь, – сипит чайник. – Даже я слышу, что ты врешь».

Орито давно заметила: чем сильней ее потребность в Утешении, тем гаже злые шутки Сестринского дома.

– А вот я каждый день благодарю Богиню, – сестра Хацунэ настраивает кото , – за то, что привела меня сюда.

– Я благодарю Богиню сто восемь раз перед завтраком! – Кагэро подводит брови Хасихимэ.

Настоятельница говорит:

– Сестра Орито, кажется, чайник просит воды…

Орито становится на колени на каменную плиту у пруда, собираясь зачерпнуть ковшиком ледяную воду, и в этот миг вода в косых лучах солнца превращается в зеркало, не хуже голландского стекла. Орито не видела свое лицо с тех пор, как убежала из своего прежнего дома в Нагасаки, и сейчас потрясена. Рисунок на серебряной коже пруда – ее лицо, только на три-четыре года старше. «А глаза?» Ввалились и потускнели. «Снова шутки Дома». Но уверенности нет. «Я видела такие глаза в Нижнем мире».

Дрозд запел на ветке старой сосны – ломкий, полузабытый звук.

«Что я такое хотела вспомнить?»

Орито кажется, что она тонет.

Сестры Хотару и Асагао приветственно машут ей с галереи.

Орито машет в ответ, замечает ковшик, все еще зажатый в руке, и вспоминает о поручении. Снова смотрит в пруд и узнает глаза проститутки, которую лечила в Нагасаки, в борделе; владели им два брата, наполовину китайцы. У девушки были сифилис, золотуха, воспаление легких и только Девять мудрецов знают, что еще, но дух ее сломила зависимость от опиума.

– Аибагава-сан, – умоляла она, – мне не нужны никакие другие лекарства…

«Притвориться, что принимаешь здешние правила…» – думает Орито.

Прекрасные когда-то глаза проститутки смотрели на нее из темных провалов.

«…значит уже наполовину принять здешние правила».

У ворот слышен беззаботный смех мастера Судзаку.

«Ты уже хочешь этого зелья, не можешь без него, ради него согласишься на что угодно…»

Послушник, охраняющий ворота, кричит:

– Сестры, Внутренние ворота открываются!

«…А после того, как с тобой это сделают один раз, какой смысл сопротивляться дальше?»

– Если не вернешь свою волю, – говорит девушка в воде, – станешь такой же, как они.

«Я перестану принимать снадобье Судзаку, – обещает себе Орито, – завтра же».

Из пруда через замшелые воротца выбегает ручеек.

«Это „завтра“, – понимает вдруг Орито, – означает, что нужно прекращать сегодня».

– В добром ли здравии мы видим Новую сестру нынче вечером? – спрашивает мастер Судзаку.

Настоятельница Идзу наблюдает из угла; в другом устроился послушник Тюаи.

– Мастер Судзаку видит меня в полном здравии, благодарю.

– Небо нынче – словно небеса в Мире Будды, не правда ли, Новая сестра?

– В Нижнем мире не бывало таких красивых закатов.

Довольный монах обдумывает эти слова.

– Вас не огорчило решение Богини?

«Я должна скрывать, что обрадовалась, – думает Орито, – и скрывать, что скрываю».

– Нужно смиренно принимать веления Богини, не правда ли?

– Новая сестра, за короткое время вы проделали долгий путь.

– Говорят, просветление может свершиться в один миг.

– Верно, верно. – Судзаку смотрит на своего помощника. – После долгих лет упорных стараний просветление преображает человека в единый миг. Мастер Гэнму так доволен, что ваше состояние духа улучшилось, – он даже упомянул об этом в письме господину настоятелю.

«Он наблюдает за мной, – подозревает Орито. – Ищет признаки недовольства».

– Я не достойна, – говорит Новая сестра, – внимания господина Эномото.

– Не сомневайтесь, господин настоятель ко всем нашим сестрам питает отеческий интерес.

При слове «отеческий» Орито вспоминает отца, и недавние раны открываются вновь.

В Длинном зале, судя по звукам и запахам, накрывают стол к ужину.

– Значит, у нас никаких неблагоприятных симптомов? Ни болей, ни кровотечения?

– Право, мастер Судзаку, я и представить не могу, как можно болеть, живя в Сестринском доме.

– Ни запора, ни поноса? Ни геморроя, ни зуда, ни мигрени?

– Я всего лишь попросила бы порцию… моего ежедневного лекарства, если можно.

– С величайшим удовольствием!

Судзаку наливает мутную жидкость в крошечную чашечку и подает Орито. Она отворачивается, прикрывая рот рукавом, как подобает женщине приличного происхождения. Все тело сводит в предчувствии облегчения, но, не дав себе времени передумать, Орито выливает содержимое чашечки в толстый стеганый рукав, где оно впитывается в темно-синюю ткань.

– Сегодня у него, мм… медовый привкус, – говорит Орито. – Или мне почудилось?

– Что хорошо для тела, – Судзаку смотрит на ее губы, – то хорошо и для души.

Пока Орито и Яёи моют посуду, другие сестры напутствуют Кагэро и Хасихимэ – кто застенчиво, а кто, судя по громкому смеху, вовсе не стесняясь. Затем настоятельница Идзу ведет обеих в Алтарную, помолиться Богине. Четверть часа спустя настоятельница возвращает их в кельи, где те будут ждать Одарителей. Закончив с посудой, Орито остается в длинном зале – чтобы не оказаться наедине с мыслями о том, что через месяц, возможно, уже она будет лежать с накинутым на голову вышитым капюшоном и ждать монаха или послушника. Тело бунтует, лишенное порции Утешения. Она то пылает жаром, словно кипящий суп, то становится холоднее колотого льда. Орито рада поводу отвлечься, когда Хацунэ просит ее почитать вслух последнее новогоднее письмо от ее первенца.

– «Дорогая матушка, – при свете светильника Орито вглядывается в по-женски изящные штрихи, – спелые ягоды уже краснеют вдоль дороги, и можно сказать с уверенностью, что наступает осень».

– Так же красиво изъясняется, как и ее мать, – шепчет Минори.

– Мой Таро – просто тупица, – вздыхает Кирицубо, – по сравнению с Норико-тян.

«В новогодних письмах, – отмечает Орито, – Дары снова обретают имена».