Геннадий Марченко - Выживший

- Ха, ну честное слово, вы как дети! Сказать - одно, а законы пишут другие люди. Вот и увозят 'воронки' подростков.

- Так уж и подростков?

- Вы, наверное, незнакомы с последней редакцией статьи 12 УК РСФСР от 35 года. Поправки разослали только судьям и прокурорам. А у меня деверь в помощниках могилевского прокурора, он и рассказал... В общем, сейчас несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста, и уличенные в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер наказания. Включая высшую меру социальной защиты.

- Но при чем здесь дети врагов народа?

- Э-э, так тут можно подвести под любую статью, было бы желание. Отец твой троцкист, а ты замышлял убийство Ежова. Мальчонку иди девку запугать - много ума не надо, всё подпишут. Вот тебе и расстрельная статья. Правда, лично я не слышал, чтобы расстреливали, хотя, выходит, теоретически могут.

- Страшные вы вещи говорите, товарищ Коган, - покачал головой инженер.

- Так что ж теперь, в страшное время живем.

- В непростое, - поправил комбриг. - Трудное и непростое. Наша страна окружена внешними врагами, да и внутри ещё не всех вывели. Много желающих вставить палки в колеса молодому советскому государству, набирающему ход и грозящему капиталистам мировой революцией.

Я не вмешивался в разговор. Машинально ковырял щепочкой в зубах и размышлял, как хорошо работает наша пропагандистская машина. Не хуже, чем у немцев с их Геббельсом. А ведь, как ни крути, и впрямь, время такое, что если безоглядно не верить в светлое коммунистическое будущее - поневоле собьешься с пути. А сбиваться нельзя, в самом деле, врагов ещё хватает и внутри станы, и снаружи. Это как в армии, где приказы командира не обсуждаются. Во время боевых действий каждая минута промедления может стоить десятки, сотни, а то и тысячи человеческих жизней. А страна сейчас вынуждена жить по полувоенным законам, пока что не до либерализма и демократии. Хоть и не по вкусу мне поговорка: 'Лес рубят - щепки летят', но эта эпоха под данное определение подходит как нельзя кстати. Печально лишь то, что я, похоже, оказался одной из таких щепок. Не говоря уже о комбриге, инженере и сотнях тысячах других советских граждан, которые, уверен, попали под одну гребёнку.

Хотя, насколько я помнил из прочитанного, Ежов с подельниками выводили 'ленинскую гвардию', проводя своеобразную чистку партийных рядов. Понятно, не самовольно, а по указанию известного кого. Не знаю уж, оправдано это было или нет, но вывели всех практически всех руководителей высшего и среднего звена, да и внизу. Скорее всего, прошерстили изрядно. Как по мне - и те хороши, и эти.

А через день меня забрали. Причем не первого, до меня из камеры взяли ещё двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: 'Не пойду! Тираны! Не дамся!' - из коридора крики доносились вполне отчетливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека донесся 'Интернационал', который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.

- Похоже, у Особого Совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, - не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий. - Интересно, кто приводит приговор в исполнение - Блохин или Магго ?

- Может, их по этапу сразу отправили? - с надеждой предположил Коля Ремезов.

Коля был на воле путейцем, числился всегда в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут черт попутал - стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.

- По этапу? Хм, может, и по этапу. Отчего же, вполне может быть.

Как бы там ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке - моложавый сотрудник НКВД в очках, вооруженный пером и бумагой. Похоже, секретарь.

'Тройка', - всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.

Конвоир велел остановиться метрах в трех от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов с четырьмя ромбами в петлицах и звездочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него - мужчина лет пятидесяти в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую - ещё один в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававшими ему сходство с Троцким, чье имя сейчас склонялось исключительно в негативном оттенке.

Перед энкавэдешником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах - отсюда не разобрать, но вроде бы как убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, не просто так же меня сюда притащили.

- Сорокин Ефим Николаевич? - ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.

- Я.

- Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности...

- Что за бред? Вы вообще читали мои показания?

- О том, что вы якобы прибыли из будущего? - вступил сидевший слева за столом. - То есть, таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.

- По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, - пробормотал я.

- Товарищ Реденс, продолжайте, - попросил лысоватый.

Вот он какой, этот Реденс, оказывается. Между тем тот откашлялся и продолжил:

- Спасибо, товарищ Волков... Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства...

- Какого именно, может быть, поясните все-таки? - не выдержал я. - А то самому жуть как интересно.

Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперед, но рука конвоира тут же вернула мое тело на исходную позицию.

- Ваше ерничанье вас не спасет, - устало произнес обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза. - Скажите спасибо, что мы ещё вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.

Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.

- ...приговаривается к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.

Читавший захлопнул папку, и всё поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.