Геннадий Марченко - Выживший

- Вперед!

Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся вниз на несколько пролетов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впереди - слабоосвещённый коридор, справа - вход в помещение. Оттуда появляется перепоясанный ремнями немолодой мужчина в форме НКВД, с густыми, вислыми усами, и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов 'тройки'.

- Ещё один? - ровным, чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.

- Так точно, товарищ капитан госбезопасности, - ответил конвоир, протягивая ему документ.

Пока тот читает, до меня доносится вполне различимый запах спирта.

- Ясно, восьмой, значит, сегодня... Не дали чай допить. Ладно, бери колотушку, идем.

На хрена им колотушка, если у этого в очках имеется револьвер? Может, оглушить сначала хотят?

Меня снова толкают в спину, а я думаю, что глупо погибаю. Ладно, в Чечне, там хоть всё было понятно, а тут... Свои же, суки, кончать собираются! Вижу впереди на полу бурые пятна. Вот она, бутырская Голгофа! Неужто здесь так глупо закончится мой жизненный путь?! И руки скованы, а ногами много против троих вооруженных, подготовленных бойцов много не наработаешь. Эх, хотя бы погляжу смерти в лицо!

Останавливаюсь, поворачиваюсь к троице палачей лицом.

- Так стреляй, - говорю очкастому. - Хочу перед смертью посмотреть на твою рожу.

Тот вышёл из состояния какой-то задумчивости, с интересом посмотрел на меня, поглаживая пальцами потертую кожу кобуры. Конвоиры, не зная, что предпринять, вопросительно глядят на главного в этом коридоре.

- Забавно. Что ж, так даже интереснее.

Он извлекает из кобуры револьвер, крутит барабан и вскидывает руку на уровне моего лба. Непроизвольно зажмуриваюсь, вспомнив в этот момент почему-то не свое детство, не сына и уж тем более не бывшую, а Бармалея. Интересно, если существует реинкарнация, я могу возродиться в следующей жизни пауком?

- Стойте! Петр Иванович! Товарищ Магго, остановитесь!

Медленно открываю глаза, и вижу, как по коридору летит запыхавшийся комендант Бутырской тюрьмы.

- Фух, успел, - со свистом дышит Попов, вытирая рукавом вспотевший лоб.

- Что такое? - с досадой спрашивает палач, опуская ствол.

- Звонок... От Фриновского. Приказ отправить дело Сорокина на доследование.

- Твою мать! - вполголоса выругался Магго. - Что ещё за новости?

- Это не ко мне, мне приказали - я выполнил. Фух, хорошо, что успел.

Да уж, хорошо. Мелко закололо кончики пальцев - к онемевшим конечностям стала возвращаться чувствительность. Было такое чувство, будто меня вытащили из моей шкуры и потом снова в нее засунули. Больно, но приятно. Значит, ещё поживем.

Глава IV

- Живой!

Кржижановский и Куницын меня обняли чуть ли не одновременно, а ещё несколько человек крепко пожали руку, словно бы поздравляя с возвращением с того света. По существу, так оно и было, я находился всего в одном мгновении от ухода из мира живых. Мгновении, которого было достаточно, чтобы спустить курок направленного в голову револьвера.

- Мы думали, вас, как и многих, повели на расстрел, - сказал комбриг. - Даже попрощаться не успели, так быстро вас увели. Ну, рассказывайте, какой срок дали?

- Так ведь на расстрел и повели, - сказал я. - Тот самый Магго, которого вы поминали, Павел Иванович, уже курок взвел. В последний момент Попов прибежал с криком, что Фриновский велел отправить дело на доследование.

- Видно, есть у вас заступник кто-то там, наверху, - покачал головой Коган. - Но надолго ли его хватит, этого заступничества...

На несколько минут воцарилось гнетущее молчание. Каждый думал о своем. Может, кто-то заранее и завидовал, предчувствуя, что вот его-то могут и кончить в подвале Пугачевской башни, и по его душу никакая шишка звонить не будет.

- Так что же, получается, вами заинтересовался сам Фриновский, - наконец нарушил молчание артиллерист.

- Второй раз, - напомнил я. - Сначала морду бил, а теперь из-под пули вытащил.

- Возможно, он так же просто исполнил чей-то приказ, - предположил Коган.

- Над Фриновским, если я не ошибаюсь, стоит Ежов, а над Ежовым... В общем, вы и так знаете, - констатировал комбриг.

- А может и правда в деле нашли какие-то недоработки? Уточнят - и снова под суд, и возможно, с тем же исходом, - добавил 'оптимизма' прислушивавшийся к нашему разговору Станкевич.

- Типун вам на язык, - отмахнулся Коган. - Лично я предпочитаю верить в справедливый исход. Уверен, Ефим Николаевич, что ваше дело на расстрельный приговор никак не тянет.

В этот момент распахнулось окошко для подачи еды, в котором показалось тщательно выбритое лицо конвоира:

- Всем встать!

Затем провернулся ключ в замке, и вместе с заглядывавшим в окошко вошёл ещё один.

- Куприянов!

Лицо нашего сокамерника тут же посерело, но он, покачнувшись, всё же нашёл в себе силы сделать шаг вперед.

- Руки за спину, на выход.

Несчастный Куприянов обвел взглядом камеру, словно пытаясь запомнить наши лица и, обреченно опустив голову, двинулся к выходу. Уже в дверном проеме он обернулся и, прежде чем ему рукояткой револьвера промеж лопаток придали ускорение, крикнул:

- Прощайте, братцы!

Дверь захлопнулась, вновь провернулся ключ, и камера опять погрузилась в гнетущее молчание.

- Сидим тут, ждем, пока нас по одному не отправят на бойню!

Огромный, под метр девяносто и широкоплечий капитан Кравченко, на которого с опаской поглядывали даже уголовники, в сердцах двинул кулаком по стойке шконки, так что та покачнулась, а за ней и соседние. Кравченко в камере находился почти неделю. По национальности украинец, служил на западной границе, полгода назад перевели в Москву. Не успел семью в столицу перевезти и обжиться - как последовал арест. По мнению капитана, он стал жертвой чьего-то навета. Ему инкриминировали связь с польской разведкой. То есть ситуация, близкая к моей, шпионажем здесь тоже попахивало.

- Ну а что вы предлагаете? - поинтересовался Коган. - Устроить бунт? Тогда нас точно всех перестреляют.

- Да уж лучше так, чем подставлять им свой затылок. За свою жизнь я дорого возьму.

Я был согласен с Кравченко, уж лучше погибнуть в бою, чем быть безропотной овцой на заклании. Другое дело, что бунт и впрямь ничем хорошим не закончится. Расстреляют всех прямо в камере, а так хоть у кого-то есть шанс уцелеть, пусть даже отсрочить свою гибель в лагерях. Но, опять же, если подумать, восстание может погнать волну, стать примером для других. И тогда наверху задумаются: может быть, они делают что-то не то, загребая в тюрьмы и правых и виноватых?

А на следующий день, сразу после ужина, за мной снова пришли. На этот раз я успел на всякий случай попрощаться с товарищами, после чего меня снова упаковали в наручники и повели совсем не в ту комнату, где мне выносили приговор, и не в подвал Пугачевской башни. Меня вывели во внутренний двор, где я успел глотнуть свежего воздуха начала сентября, ещё хранившего тепло лета, прежде чем оказаться втиснутым на заднее сиденье 'воронка'. По бокам сидели двое молчаливых конвоиров, принявших меня словно эстафетную палочку у надзирателей Бутырки, а впереди по традиции место занял не кто иной, как Шляхман.