Анри Труайя - Рассказы

— Дорогой! Дорогой! — вскричала Дениз. — Я тебе сделала больно, да? Но так нужно. Я люблю другого. Одного австралийского дантиста. Кстати, я рассказала ему о тебе. Он тебя очень уважает, хотя вы и незнакомы…

А дальше сцена вышла просто прелестной. Вздохнув с облегчением, счастливый Жан Дюпон притворился, будто мужественно сдерживает отчаяние: зубы сжаты, будто его шарахнуло электрическим током; под кожей на челюсти ходят желваки; пальцы вцепились в спинку стула, будто в перила моста; дыхание прерывисто.

— Понимаю, понимаю, — стонет он.

А заплаканная, в расстегнувшейся блузке Дениз подробно рассказывает, как это произошло:

— Сначала я противилась. Но это было сильнее меня, сильнее нас…

— Он твой любовник?

— Да.

— Прощай, Дениз.

— Мы останемся друзьями, правда?

— Между нами дружбы быть не может.

— Но ведь нам прядется ежедневно встречаться на работе.

— Я перейду на другое место. Во «Франкфуртской компании трубочек и пипеток» больше десятка контор. Только выбирай!

— Ты меня возненавидел?

— Нет, я пытаюсь тебя забыть.

— Ты страдаешь?

Жан Дюпон вспомнил какой-то фильм, где бородатый молчаливый актер на аналогичный вопрос отвечал одним словом: «Ужасно».

И тоже ответил:

— Ужасно.

Затем он открыл дверь и переступил порог с видом человека, которому нанесли смертельный удар. Не успела за ним закрыться дверь, он вздохнул с облегчением, хлопнул в ладоши и бегом бросился вниз по извилистой, темной лестнице, пахнущей пригорелым жиром.

На улице в лицо ему ударил свежий ветер, и он остановился на минуту перевести дыхание.

Свободен! Свободен! Свободен! Мимо него проносились в праздничном шуме автомобили.

Прохожие радостно улыбались. Витрины магазинов сияли огнями. Зеленые, красные, голубые вывески на домах вспыхивали и угасали в каком-то бешеном танце. Даже дождь был праздничным: казалось, будто вокруг уличных фонарей с матовым стеклом стекают капли растопленного масла. Жан Дюпон почувствовал, как весь мир радуется вместе с ним.

Как он может сейчас ехать на метро? Какая глупость! Он возьмет такси. Такси, а потом кино. Кино, а после сеанса он насладится кружкой темного пива. Полкружки пива, и, если посчастливится, подцепит какую-нибудь девицу — «интрижка», как говорил его коллега Клиш.

Целая вереница такси выстроилась посреди бульвара Монмартр. Жан Дюпон бросился к ним. Но не успел добежать и до половины дороги, как от автомобильной сирены у него екнуло сердце. Какая-то машина, обогнув вереницу неподвижных автомобилей, неслась прямо на него. Он хотел было отскочить, поскользнулся, упал. Две бездушные фары разрезали темноту. Световая реклама харкнула кровью на мокрый булыжник.

— А-а! — закричал Жан Дюпон.

Когда он пришел в себя и открыл глаза, возле самого лица увидел чьи-то забрызганные грязью ботинки. А выше — кольцо незнакомых лиц, которые разглядывали его, будто в глубине колодца. Он испугался. Его пронзила жгучая боль. И он снова потерял сознание.

Жан Дюпон был сильно искалечен. Он страдал от множества переломов. «Как минимум, два месяца в гипсе», — констатировал хирург. И прибавил: «Ему еще повезло!»

Через день после несчастного случая Жером Клиш, ближайший товарищ Жана Дюпона по работе, зашел навестить его в больнице.

Он присел у кровати больного с серьезным, сочувствующим видом и вздохнул:

— Бедняжка!

И действительно, на Жана Дюпона нельзя было смотреть без сожаления. Голова его была забинтована так, что виднелся только краешек красного, словно ошпаренного носа, глаза и губы. Левая рука закована в гипсовую шину. Вместо кистей два мотка ваты, ощетинившейся английскими булавками. Ввиду его тяжелого состояния его поместили в отдельную палату.

— Да, мне досталось, — согласился он.

Товарищ пожал плечами:

— И все из-за женщины! Вот тебе и на!

— Как это из-за женщины?

— Да хватит притворяться!

— Постой, о какой женщине ты говоришь?

— Да о Дениз же Паке, черт возьми!

— Не понимаю.

— А разве это не из-за нее?..

Жан Дюпон взвыл так, будто снова попал под автомобиль:

— Ты совсем с ума сошел?

— Не понимаю, почему я должен сходить с ума. Дениз Паке мне все рассказала. Разве ты не встречался с ней?

— Ну было.

— А может, вы не виделись в тот вечер, когда ты попал под машину?

— Виделись.

— И она не рассказала тебе о том, о чем в нашей конторе давно уже все знали, а именно, — что она любит другого?

— Да, рассказала.

— Чего же тебе еще?

Клиш торжествовал, он улыбался, как тяжелоатлет, который только что опустил на землю штангу.

— Жду продолжения, — ответил Жан Дюпон.

— Все очень просто: узнав, что тебя разлюбили, ты выходишь на улицу и бросаешься под колеса автомобиля.

Жан Дюпон как-то странно захрипел.

— Сумасшедший! — яростно вскричал он, — разве ты забыл, что я сам хотел с ней порвать почти четыре месяца назад! Дениз лишь облегчила задачу, заговорив об этом первая. Она избавила меня от неприятного разговора. Она…

— Интересно, интересно! Почему-то ты мне об этом раньше не говорил.

— Это потому, что я человек вежливый.

— Одно другому не мешает.

— Послушай-ка, Клиш, ты должен мне поверить: вечером седьмого декабря я пошел от Дениз счастливый, как заключенный, которому удалось бежать из тюрьмы, как утопленник, которого вернули к жизни, как…

— И поэтому ты бросился под машину?

— Да не бросался я под машину! — разъярился Дюпон. — Я поскользнулся, потерял равновесие, вот и все!

Клиш мерзко улыбнулся с видом человека, которого не так легко обмануть.

— Гениально, — заявил он, — но, к сожалению, свидетели говорят совершенно обратное!

«На такое человек мог пойти только из отчаянья», — уверяют они все до единого.

Жан Дюпон был вне себя от ярости:

— Какая подлость! Какая подлость! — шипел он. — А что же Дениз? Вы же расспрашивали ее в конторе? Она же, наверное, вам все объяснила!..

— Конечно, она сказала нам, что ты слишком чувствительный и ей, очевидно, стоило обращаться с тобой осторожнее.

Лицо Жана Дюпона вспотело. Он поднес свою толстую, неуклюжую, белую, как у снежной бабы, руку к подбородку и раздвинул бинты. Он задыхался. Взгляд его помутнел и блуждал.

— Послушай, — сказал он наконец. — Скажу тебе больше: я не только не люблю больше Дениз, она мне отвратительна. Если бы ее голой поднесли мне на подносе, я бы отказался. Она неуклюжа, толста, бесцветна. У нее ужасные зубы. И утиная походка. Одевается безвкусно.

А пальцы синие, как у душительницы детей!

— Говори, говори! — ответил Клиш, ехидно улыбаясь.

Жан Дюпон в изнеможении упал головой на подушку — он был побежден.

— Знаешь, — продолжал Клиш, — твое неуместное тщеславие меня удивляет. Неужели есть что-то постыдное в такой любви к женщине, когда готов умереть, узнав, что она тебя бросила?