Иван Кудрявцев - На арене с Гошей

- Ну, что ты, не надо,- мягко говорил ей отец,- погляди на детей, вишь расстроились...

Мы сумрачно стояли возле отца и матери. А она, бедная, не в силах была унять душившие ее рыдания.

- Как же мы без тебя теперь,- горестно всхлипывая, не переставала она повторять,- как же теперь жить-то будем?

- Ничего, ничего, мать, все ладно будет,- отец старался держаться бодро. Тихонько поглаживал мать по спине, потом вынул платок и стал вытирать ей глаза.

- Не надо, слышь, не плачь, а то и дети на тебя глядя...

А мы в самом деле плакали все, начиная от семнадцатилетнего Анатолия и кончая Тоней, которой тогда едва семь лет исполнилось.

- Ну, будет, будет,- с этими словами отец расцеловал каждого из нас и, проведя несколько раз указательным пальцем по своим глазам, взял приготовленный матерью узелок и вышел из избы. Мы направились за ним. Возле сельсовета толпились уже все жители села, собравшиеся проводить земляков, призванных на фронт. Люди были взволнованы, многие плакали.

Подошел грузовик, и уезжавшие мужчины снова стали прощаться с родными. Помню, что мать больше не плакала. Она только держала отца за руку и смотрела в его лицо, не в силах оторвать взгляда от дорогих черт.

- Федор, Федор, садись давай,- загудело сразу несколько голосов, обращенных к отцу. Он снова нас расцеловал и, сказав на прощание: "Помогайте матери во всем, слушайтесь ее", подошел к грузовику, вскочил на колесо и легко перебросил свое сильное, мускулистое тело в кузов.

Шофер дважды просигналил, толпа расступилась, давая дорогу тронувшейся машине...

Чей-то девичий голос звонко выкрикнул:

- Разбейте их, гадов, поскорее да обратно живыми возвращайтесь! Будем ждать!

- Счастливо! Счастливо!

Выпустив длинный шлейф голубого дыма, машина, набирая скорость, двинулась в сторону Селтов - нашего районного центра. Вскоре она скрылась за поворотом, растворилась в глубокой лесной чащобе. Люди начали расходиться по домам. Побрели и мы к себе, тесной стайкой сбившись возле мамы. Меня и сестренку она вела за руки.

Весь остаток дня в избе было необычно тихо. Мать сидела у стола и, не отрываясь, задумчиво смотрела в окно, подперев рукой щеку. Изредка она тяжко-тяжко вздыхала, но больше уже не плакала. Старшие братья Толя, Шура, Миша и Федя, словно сразу став на несколько лет взрослее, молча что-то делали по дому. Я старался им помогать, так же молча и сосредоточенно. Даже маленькая Тоня, не раскрывая рта, тихонько возилась в углу со своей куклой, изредка бросая настороженные взгляды на маму.

Было уже темно, когда мать поднялась.

- Садитесь, ужинать будем,- обратилась она к нам.

Поужинали. Затем стали укладываться.

- Мама, я с тобой лягу, ладно?- попросила Тоня.

- Ладно, детонька.

Все улеглись и один за другим стали засыпать. Я долго не мог уснуть. Лежа в напряженной темноте, я слышал, как осторожно ворочалась мать на своей постели, как она часто глубоко вздыхала. Несколько раз из леса, плотной стеной окружающего наше село, доносились хищные крики какой-то ночной птицы. И тогда мне казалось, что это фашисты подкрадываются к моему родному Валамазу. Я вздрагивал и оглядывался в темноте, намереваясь подняться и... Но тут очередной тяжкий вздох матери возвращал меня к действительности. Страх, закрадывавшийся было в сердце, мгновенно исчезал.

- Мама, ты не спишь?- шепотом спрашивал я.

И голос, который я сразу узнал бы среди тысячи других, так же шепотом отвечал:

- Сплю, сплю. И ты, Ванюша, спи...

Все эти картины одна за другой живо вставали в памяти, когда много лет спустя, в 1958 году, я брел знакомой лесной дорогой в наш Валамаз. Была ранняя осень, та чудесная золотая пора, когда солнце еще греет по-летнему тепло и лес стоит в своем величественном, почти нетронутом зеленом наряде. Но уже по многим признакам чувствуется близость осени: уже кое-где шуршат под ногами чуть свернувшиеся суховато-зеленые листья, а подувший вдруг ветерок донесет невесть откуда холодноватую не летнюю свежесть, которая, правда, тут же и растворяется, тает в мягком тепле чуть сыроватого лесного воздуха.

Я только что возвратился тогда из своей первой заграничной поездки: вместе с большой группой артистов советского цирка мне выпала честь побывать на гастролях в Народной Республике Болгарии. И теперь, получив отпуск, торопился в родное село, спешил обнять близких, которых не видел уже около шести лет. Восемнадцатикилометровый путь от районного центра до Валамаза я специально решил проделать пешком, чтобы полюбоваться этими с детства любимыми местами.

С чемоданом в руке я брел уже третий час. И вдруг сердце забилось сильнее - вдали замаячила макушка церкви - передо мной был Валамаз. Церковь, которая уже много лет используется как склад зерна, стоит на окраине села, где протекает почти вся общественная жизнь моих односельчан. Рядом с церковью на той же обширной площади расположен клуб, поблизости - сельсовет, библиотека, медпункт, магазин. Сама же площадь - одно из самых излюбленных мест молодежи. Тут проходят все футбольные баталии, другие спортивные состязания, до которых у нас всегда было множество любителей.

...Вот, наконец, и Валамаз. Узнать его было непросто, не видно было почти ни одной старенькой покосившейся избушки. То есть быть-то они, конечно, были, но теперь рядом почти с каждой из них стоял новенький дом. Именно они, эти новые дома, высокие и светлые, определяли теперь облик села, придавая ему какой-то веселый праздничный вид.

"Похоже, что дела у односельчан идут неплохо,- подумал я, рассматривая эти добротные, на городской лад красиво отделанные дома.-- Ого, гляди-ка, теперь уже не только велосипед не в диковинку,- почти у каждого крыльца виднелся сверкающий лаком мощный мотоцикл. И не удивительно, ведь республика наша на всю страну славится превосходными, незаменимыми по проходимости мотоциклами. Знаменитый "Иж" попадается теперь в любом уголке Советского Союза, да и за рубежом мы нередко встречаем как старого и доброго приятеля этого своего двухколесного земляка."

В село я вошел с сильно бьющимся сердцем. В разгаре была уборочная. В воздухе стоял сплошной гул и грохот тракторов, комбайнов, автомашин.

"Здравствуй, Валамаз, здравствуй, милая моему сердцу родная сторона",- мысленно повторял я, приближаясь к дому. А вслух то и дело произносил:

- Здравствуйте, тетя Валя!

- Здравствуйте, Еремей Степанович!

- Виктор, здорово!

Так и шел, держа кепку в левой руке, а чемодан - в правой, раскланиваясь на обе стороны. А до моего слуха то и дело доносилось:

- Это кто ж такой?

- Да Ваня же, Агафьин сын.

Или:

- Так то ж Федора Кудрявцева меньшой...

Наконец, вот он - родной дом, что не раз снился

мне. На крыльце стояли отец с матерью. Мы крепко обнялись. Мать всплакнула, да и отец отворачивался несколько раз, причем плечи его предательски вздрагивали...