Рудольф Яшик - Избранное

А у Пайеров шум и крики.

— Да я ему ничего не сделал, он сам упал, поскользнулся и вывалялся сам.

— Ах ты, дылда… С сопляками связываться! На это тебя хватает…

— Да я…

Ондрей усмехается.

А потом уже целый день у него одна забота — ворона. Он перекопал всю землю за избой и слазил в овраг, но, видно, большие червяки все, словно нарочно, глубоко зарылись. Накопал он их самую малость.

— Ну, ничего. — Он в раздумье оперся на лопату: что же это — каждый день так будет? А что такая ворона еще ест? — И тут лицо у него прояснилось. — Ну, конечно, рыбу!

— Вода, правда, мутновата. Но ворона должна съесть рыбу, — разговаривал он сам с собой, жалея, что не с кем посоветоваться.

Пайер?

Нет, нет. Его лучше не спрашивать. А пани учительница! Пани учительница наверняка знают; и, оставив все, он кинулся к школе.

Пани учительница стояла на дороге и разговаривала с каким-то незнакомым мужиком. Матери не было видно. Ондрей прислонился к белой придорожной тумбе, сделал вид, что смотрит на реку. Вода текла мутная, берега были пустынны. В ненастную погоду река никого не манила.

Мужик простился, и учительница направилась к школе.

— Пани учительница, пани учительница! — подбежал к ней запыхавшийся Ондрей. — А что ест такая ворона? Червяков, картофель, а еще что?

— Да все! Она прожорлива…

— Значит, и рыбу?

— Рыбу, лягушек, всякую живность.

— И лягушек? — Ондрей поражен.

— Да ты не суетись. У меня есть чем ее кормить. Я сейчас дала ей немного хлеба. — И учительница, чем-то озабоченная, уходит.

— Ладно, ладно, — тихо сказал Ондрей и с отрешенным видом вышел со школьного двора, и по откосу спустился к обширным болотистым лугам, откуда доносилось кваканье лягушек. Сначала идти было легко, но дальше земля становилась более вязкой, трава выше, колючей, чаще попадались растения с широкими листьями, которые на других лугах не росли. Да и цветов таких, — желтоватых и синих он раньше не встречал. Ноги его все чаще увязали по щиколотку в болотистой гнили, и ему казалось, что вот-вот он наступит на что-нибудь гадкое. Даже взрослые избегали этих лугов. Только в самое знойное лето, когда вокруг все пересыхало и земля местами трескалась от солнца, эти луга косили, но мать Ондрея говорила, что даже сено с них никуда не годится. И добавляла еще, что оно кислое… Этого он не понимал и всегда представлял себе, как однажды отправится на болота и попробует сена. Но ему и в голову не приходило, что он отправится сюда за лягушками.

— Змей там ужас сколько! Вот таких! — Люди разводили руками. — Двухметровых! — рассказывали на хуторе взрослые.

Ондрей все это припомнил сейчас, и ему стало не по себе. А тут еще серое небо, затканное черными тучами, из которых вот-вот прольется дождь, не давало ему покоя. Ведь как раз в дождь, как утверждали старшие, змеи и вылезают из земли, чтобы выкупаться.

Но он шел и шел, забыв о лягушках, потому что все вокруг казалось ему удивительным. Вон там школа видна, там хутор, изба, и все рядом, рукой подать. Закричи он, наверняка на хуторе услышат. Но он не закричит, ведь там Пайер.

Почва под ногами становилась все более вязкой. Трава редела, и вроде уже не трава была, а словно зеленый лук. Росла она кочками вместе с мохом, и цветов больше не попадалось. А вот и маленькие озерца появились — с травянистым дном и такой чистой водой, какая бывает только в роднике у старого Ельника, где он разорил воронье гнездо.

Он остановился возле одного такого озерца, которое не мог обойти, и, словно оно было у него дома, посредине избы, наклонился и заглянул в него без страха и с таким же интересом, с каким пани учительница смотрела в вороний клюв.

Потрогал воду рукой: холодная.

По воде пробежало что-то похожее на паука, только без брюшка и тоненькое. Он не мог его поймать, таким оно было юрким. Побежало, остановилось и снова заметалось по воде. Зайти в середину озерца Ондрей не отважился. А по его дну, словно по сухой земле, ползали, похожие на клопов, жучки. Они как будто даже не замечали, что находятся в воде.

— Такой не утонет, — сказал Ондрей с завистью и вспомнил, как он учился плавать и тонул два года назад, примерно в это время.

Еще что-то черное носилось в воде с места на место, словно птица в воздухе, время от времени подпрыгивая.

Травянистое дно было зеленоватым, и, всмотревшись получше, он увидел там лягушку.

— Лягушка! — Она была большая, с зеленой спинкой. Страх у Ондрея совсем пропал. Озерцо и нежное, тихое кваканье где-то впереди зачаровали его. Он только жалел, что ничего не прихватил с собой и пришел в этот лягушатник с голыми руками. Хотя бы жердину от забора. Точно! Жердину, а к ней прикрепить рогатку.

— Я бы тогда лягушку наколол. — В нем пробудилась страсть ловить, хватать, бродить по воде. Но чем ловить, неизвестно. Тогда он сорвал стебель осоки.

Тык! Тык в лягушку, а ей хоть бы хны. Поерзала — и ни с места.

— А ну! — Он ткнул в нее сильнее. Лягушка зарылась в траву, а на том месте всплыл на поверхность небольшой лягушонок. Голова с выпученными глазами над водой, лапки растопырены. Ондрей вглядывался в его лапки с перепонками: — Будто гусенок какой!

Лягушонок понравился ему. Вот бы такого вороне принести! Но войти в озерцо он не рискнул. А начал обходить его, пристально глядя под ноги и позабыв про змей. Он сейчас чувствовал себя как на Кисуце. Он не слышал больше чавканья болота под ногами, и одиночество не пугало его.

— Ссс! — присвистнул он от удивления и испуга, ухватившись руками за колени. Лягушка! Они уставились друг на друга. Кто знает, о чем лягушка думает? Сидит и раздувается. Ее влажная шея то надуется, то снова опадет.

Порой она словно приоткрывает рот. Ондрею страшно. А что, если она откроет его пошире? Но что-то подсказывает ему, что не откроет.

— Ссс, — свистит Ондрей уже смелее. А лягушка сидит себе и таращит свои глазищи. Они у нее торчат на голове.

Ондрей снимает шапку.

Лягушка сидит. Только шею перестала раздувать.

И — хлоп шапкой.

Лягушка отпрыгнула.

Ондрею уже все нипочем. Он охвачен охотничьей страстью и месит болотную грязь, чавкающую гниль, ничего не видя вокруг, хоть бы и по колено провались. Поймать лягушку во что бы то ни стало!

И вот он накрыл ее шапкой. Схватил шапку вместе с грязью, со всем, что туда попало и сломя голову кинулся из лягушатника той же дорогой, что пришел. И снова в голову ему полезли мысли о всяких там двухметровых змеях, громадных, с человеческую голову, жабах.

Под ногами твердая земля. Лягушки квакают позади.

Три дня он кормил ворону лягушками, на четвертый день птенец уже стоял на ногах. И даже сделал несколько шагов. Видно, вороне самой это было удивительно, потому что при каждом шаге она поворачивала голову и одним глазом смотрела на Ондрея, словно говоря: «Видал? Что скажешь?» — и, взмахнув крыльями, делала следующий шаг.