Рудольф Яшик - Избранное

А для мин преград не существовало. Они падали всюду, взрывали землю, дробили молодые буки, убивали людей. Прилетали они неожиданно, густым роем, после часового или пятиминутного перерыва, начинали сыпаться снова. Мины не подчинялись никакому расписанию и держали ошеломленного новичка в непрерывном выматывающем страхе. Держали они в страхе и Кляко, даже в отхожем месте. Он курил и искоса поглядывал на деревья.

Был май. За прошедшие три недели солнце растопило снег, высушило лужи, дно и стенки окопов. Розовые штабели тел на открытой поляне уже давно были убраны. И никто не мог сказать, немцы это или русские. А те девятеро еще лежали на черной пашне и не смердели. Они как бы впитывались в землю. Молодые дубки и весь лес в этом году покрылись редкой листвой — стволы стояли искалеченные, без веток. Зазеленели обрубки, но лес просвечивал, словно зимой, не давая тени, не защищая от снайперов.

Жизнь брала свое. Трава лезла из-под тонкого покрова полусгнивших прошлогодних листьев. Кто-то из солдат сказал Кляко, что в ложбине между фронтами распустился какой-то желтый цветок. «Должно быть, калужница!» — подумал поручик. Кляко поражался всему этому, а больше всего тому, что никто и ничто не может остановить жизнь.

Теперь бегом в блиндаж. Если в лесу послышится грохот — значит, Кляко уже опоздал. Ему остается только лечь, ждать и надеяться, что и на этот раз все обойдется.

— Ну, я сыт по горло, черт побери! — обрадованно сказал Кляко Лукану, своему ординарцу и телефонисту. Лукан сидел на нарах, уписывая с хлебом густую гороховую кашу.

— Умоемся, что ли? — С тех пор как они поговорили о сестре, Кляко не мог приказывать Лукану. Пришлось отдавать распоряжения по-новому: «Ты бы позвонил на позицию» — или: «Было бы недурно сбегать на НП».

— Давайте.

Лукан налил в котелок немного воды. Перед блиндажом Кляко снял с себя свитер и рубашку, бросил их на солнышко и, голый по пояс, расставил ноги. Лукан лил воду ему в ладони, а Кляко мыл лицо, шею и грудь.

— Опять теплая! Ну и подлецы! Напомни мне вечером, я их погоняю. — Он вытерся. Когда он прижал полотенце к лицу, послышалось:

— Моргн! [49] Morgen — утро (нем.) , здесь — доброе утро.

— Моргн! Как поживаешь, Вальтер?

Немецкий унтер-офицер, пригнувшись, проходил мимо блиндажа и на вопрос Кляко махнул рукой. А затем отчетливо прошептал грубое словацкое ругательство. Он научился ему у Кляко.

— Шик! Отличный парнище этот Вальтер. Немец, а я его люблю! Черт подери, эти вши меня скоро живьем сожрут!

Отойдя шагов десять от блиндажа, Вальтер остановился, постоял, согнувшись, подумал немного и сказал:

— Иоганн, Иоганн! — и поманил Кляко рукой.

— Что такое? — спросил Кляко, подбегая.

— Сегодня вечером здесь будет здорово вонять. Штрафная рота атакует высоту триста четырнадцать. Но молчок! Ясно?

— Само собой!

— Смотри! Ну, пока!

Вальтер настороженно оглядел лес и убежал. Обер-лейтенант Виттнер не любил, когда немцы якшались со словаками.

— Приготовься к вечеру, Лукан. Будет свистопляска.

— Что? Вальтер сказал вам что-нибудь?

— Говорю, свистопляска будет! — Кляко снял крышку с котелка, поглядел на густую гороховую кашу, ткнул в нее пальцем. — Слушай, братец, эта гадость уже корой заросла, да все равно жрать придется. Ну, приятного аппетита! — сказал он, подсаживаясь к Лукану. — Вместе так вместе, ха-ха-ха.

Кляко начал есть.

— Не так уж плохо. Только зеленая, черт побери! Как лягушачья икра! А что давали фатерланду? Не видел?

— Гуляш из мясных консервов с картошкой.

— Видали? — Кляко жевал горох, причмокивая. — Не так уж плохо, если б не цвет. Не могу его видеть. Все съешь?

— Еще бы!

— И я. По крайней мере, спокойнее будет.

После этого Кляко и Лукан не произнесли ни слова. Оба ели загустевшую кашу, потому что были голодны. Они никак не могли привыкнуть к фронтовому режиму питания. Суп и сигареты им доставляли около десяти вечера. Они сейчас же съедали суп, оставляя прочее на утро и ждали весь день — шестнадцать часов — новой порции.

Что-то загрохотало. Земля содрогнулась от глухих, тяжелых ударов.

— Мины!

С потолка посыпалась земля. И Кляко и Лукан прикрыли котелки руками. Блиндаж тряхнуло. Они втянули головы в плечи и сидели не двигаясь. Наверху еще раз ожесточенно забарабанило.

— Интересно бы знать, кого накрыло. Не позвонишь ли ты на НП?

Лукан схватил трубку.

— Жив?.. Говорит — хорошо, — Лукан взглянул на Кляко и сказал в телефон: — И мы целы. Скоро придем, тогда и выспишься… Да, да, все.

— Ну, раз ты у телефона, не позвонить ли заодно и на батарею? Надо каптера с песком продраить.

Кляко прикрыл крышкой остаток гороха и стал ждать.

Лукан связался с батареей.

— За ним пошли.

— Ладно. — Кляко языком очищал зубы от каши, помогая себе еще и пальцем. — Липнет, черт подери! Не муку ли подсыпают?

— Каптер, — шепнул Лукан и передал трубку Кляко.

— Говорит поручик Кляко. — Вдруг он закричал во весь голос: — Докуда ты будешь кормить нас этой дрянью? Цвет — как у лягушачьей икры… Не еда, а жабуринье! Не знаешь, что это такое? Это из чего лягушки выводятся, покарай тебя бог! А фатерланд опять гуляшом кормили… Что такое фатерланд? Немцы, балбес! Знаю, что из консервов, без тебя знаю… Вот это здорово! — И Лукану: — Будет сегодня гуляш! — Снова в телефон: — Слушай, Лайош, ты там один? — И тихо: — Достал что-нибудь? Твою в бога… и слушать не хочу! Должен достать!.. Я не шучу, ты глубоко заблуждаешься!.. Ладно. Любопытно! — Кляко положил трубку и ехидно заметил: — Живодер! Готов последнее содрать, и грязными исподниками не побрезгует!

Они доели горох. Лукан вымыл котелки.

Мускулы у них расслабились, все тело обмякло. Огорошенные желудки выталкивали пищу обратно, и они заново ее пережевывали; Кляко сопровождал каждый глоток руганью. Его тянуло прилечь на нары, но он знал, что ложиться нельзя — еще, пожалуй, стошнит и он останется голодным.

Лукан разделся до пояса. Кляко сходил за свитером и рубашкой.

— Эх, вошки, вошки! — Он встряхнул рубашку и свитер и подсел к Лукану у входа в блиндаж.

— Тяжелый танк. — Кляко поднес крупную вошь к глазам и с удовольствием раздавил ее на дощечке.

Вошь щелкнула.

— Слыхал?

Щелкнула вторая.

— А ты мою?

Они били вшей каждое утро…

Извлекали их из шерстяных свитеров, куда они зарывались головами, и снаружи торчали лишь их толстые грязно-серые зады. Извести насекомых они были, однако, не в состоянии. Кляко не мог поручить это, как, например, Гайнич или Кристек на батарее, своему ординарцу, — Кляко стеснялся и бил вшей самолично, называя их, в зависимости от величины, — тяжелыми, средними или легкими танками. Он даже придумал для вшей особые состязания, но вот уже два дня как они этим не занимались, потому что кто-то утащил большой кусок картона, на котором эти состязания устраивали. Вошь сажали на этот расстеленный на столе картон, у черты «Старт». Затем к ней подносили горящую сигарету, вошь лопалась и отскакивала. Расстояние, на какое отлетело насекомое, придирчиво измерялось, причем нередко доходило до ссоры…