Рудольф Яшик - Избранное

— Фатерланд угощают маслом. Намазывают толщиной с палец, — показал он, но это уже не интересовало Кляко.

— Ну и пожалуйста.

А после продолжительного молчания, когда Лукан прикрыл глаза пилоткой и сказал себе, что постарается ни о чем не думать и заснуть, Кляко спросил:

— Так говоришь — маслом?

— Маслом.

— Тогда я тебе скажу…

Но Кляко ничего не сказал и только сердито покачал головой. После этого он про себя начал с кем-то ругаться и спорить. С кем? С каптенармусом. А у того, капрала-сверхсрочника, была тень, но почему-то не своя, а чужая — тень Гайнича. И Кляко тут же заспорил с тенью. Он мог нарушать законы природы, голодный как собака.

Было около трех часов.

— Начнем от Адама. Скажи им, чтоб ударили по первому! — приказал Кляко. После трех часов голос его звучал жестко. Он командовал.

Батарея дала залп. Послышались разрывы. Кляко прислушивался лежа, потому что после трех к стереотрубе не подходил. Он лежал, ворча себе под нос, и время от времени сердито произносил:

— Еще семь часов.

— Да, еще долго.

— И дурак понимает, что долго. В десять принесут жратву, все холодное. К чертовой матери! И кто такой порядок выдумал? Немцы! Легко догадаться, дьявол их возьми! Наброшусь на жратву, как собака.

Около четырех он сказал:

— Еще шесть часов. Жрать хочу, как собака. — Но, вспомнив немецкого унтера, добавил: — Сегодня они собираются атаковать высоту триста четырнадцать. Любопытно. Штрафники, эти обмороженные щеголи. Любопытно. Сегодня гуляш обещали, можно и потерпеть. Но если мне не принесут бутылку, ты, Лукан, увидишь, что я сделаю с этим канальей… — Мысль эта настолько воодушевила Кляко, что он даже сел.

— Что?

— Увидишь!

— Все это трепотня! — Лицо Лукана было прикрыто пилоткой.

— Трепотня? — взвился Кляко и яростно выругался. Но, поглядев на прикрытое пилоткой лицо Лукана, умолк. А вскоре произошло нечто необыкновенное: поручик Кляко встал. Свой поступок он сдержанно отметил:

— Сегодня я что-то нервничаю. Не понимаю. Из-за этой высоты триста четырнадцать. У меня такое ощущение, что и нам ее не миновать. Что ты скажешь?

Прежде чем майор фон Маллов решился атаковать высоту триста четырнадцать, у него произошел с обер-лейтенантом Виттнером такой разговор:

— Мы сидим на месте, дорогой господин обер-лейтенант Виттнер. Солдат заели вши и нас… нас тоже, в конце концов.

— Да. — Обер-лейтенант умел, где следовало, соблюдать осторожность.

— А польза? Какая нам от этого польза? Прошу вас, вы можете мне объяснить? — Майор махнул рукой, желая сказать, что ответа не требуется, и продолжал: — За последний месяц у нас убито тридцать восемь человек. Фантастическая цифра для немецкого пехотного батальона! За всю французскую кампанию — я был лейтенантом и командовал ротой — в нашем батальоне было трое убитых. Четвертый умер в госпитале месяц спустя, когда все уже кончилось. А на поле брани погибли трое, хотя мы прошли всю враждебную нам Бельгию. Тридцать восемь убитых! Просто думать не хочется…

— Позиционная война, господин майор. Я давно утверждаю, что такая война противна немецкому духу. Нам нужны размах, движение, неожиданные удары, охваты. Непрерывное движение…

— Не торопитесь, дорогой мой обер-лейтенант, не торопитесь. Мы не хотели позиционной войны, они нам ее навязали. — И он показал под стол.

Обер-лейтенант не хотел признаться себе, что тон майора его задел. Майор был тридцатишестилетний мальчишка, а ему не сегодня-завтра стукнет сорок. Не мог же он быть всюду. Всякий выполняет патриотический долг по мере своих сил и способностей. Будь он в возрасте майора, он тоже говорил бы о французской кампании, о роттердамских крышах и Нарвике. Нечего ему этим колоть глаза. И вообще, как это «навязали»? Могут ли русские что-нибудь навязывать? Нам! Простая перемена тактики! Хотя майор уверяет, что я не прочь пошутить. И отчего бы не пошутить? Юмор — приправа к жизни. Где я это слышал?.. Правда, перемена тактики что-то затянулась, судить об этом я не могу, не имею права. Куда мы зайдем, если каждый начнет судить? Это же смешно! И я в своих торговых делах не советовался с мелкими акционерами. Я не спрашивал у них, что мне следует и чего не следует делать. Хек-хек…

— Вы улыбаетесь?

— Нет, нет, господин майор. Но я подумал о некоторой связи..

— Какой? Разрешите узнать?

— Вас это рассмешит. О связи войны с торговлей. Например, с торговлей рыбой.

Майор изумленно переспросил:

— Хек-хек, вы, конечно, изволите шутить, хек-хек?

— Совершенно серьезно, господин майор, хек-хек.

И майор стал серьезен.

— В конце концов, если существует связь между войной и сельским хозяйством, почему бы не могло быть… — И майор снова засмеялся. — Хек-хек, связи войны с вашими сардинками, хек-хек? Вы любите пошутить, хек-хек!

Оба сообразили, что они слишком много смеются и смех этот неприличен, ибо может отвлечь от чего-то важного.

— Наши потери, господин майор… — Он побоялся произнести слово «велики». — Да, потери есть. Но, извините, зима прошла, сейчас май, светит солнце, дороги просохли, следовательно, создались условия, которых полгода ждет наша техника. Это вещи известные и… извините, что я повторяю их. Я хотел сказать, что перед нами открытый путь, впереди у нас нет никаких препятствий, я хотел бы это подчеркнуть, ничто не помешает нам ликвидировать большевистскую Россию в этом году. И еще более точно: до осени.

— Да. — Майор задумался. — Это вещи известные. И вот еще вопрос, господин обер-лейтенант Виттнер: а если нам не удастся это сделать до осени, как вы говорите, тогда что?

Продолжение фразы повисло в воздухе, но оно было всюду и они ощущали его вокруг себя. Слова были самые простые. Однако обер-лейтенант даже вздрогнул. Он впервые услыхал их — и от кого? От своего командира! В первый раз прозвучали они, живые, обнаженные, но он давно уже носил их в себе, в самом дальнем тайнике души. Когда он оставался один, обычно в этом командирском блиндаже, его искушал злой дух, нашептывал ему эти слова. Их хотелось произнести, лишь один-единственный раз произнести и услыхать, как они звучат… а звучат они очень просто. Но он не поддавался искушению, убежденный, что совершит государственную измену.

— Вы шутите, господин майор.

— А если бы… дорогой обер-лейтенант, если бы я не шутил?

— Ах, нет, нет. Вы шутите. Именно сейчас вы себя выдали! — Виттнеру удалось на время рассеять напряженную атмосферу.

— Этот вопрос, — сказал майор, сосредоточенно разглядывая свои пальцы и зажженную сигарету. — …вы, правда, этого случая не знаете — в дивизии его скрывают. Произошло это совсем недавно, недели две назад. Я полагаю, между нами не должно быть секретов…